В час, когда взойдет луна
Шрифт:
И этот тоже хорош, — разозлился он вдруг на Андрея. Гордый, блин. Забил бы на её слова, сел и сидел, не съели бы его, в конце концов. Или вообще не приходил бы, пошел, как прошлый раз в монастырь… Все равно ведь не православие принимает…
Конфессиональные пристрастия среди «приемышей» распределились так: Игорь и Андрей ходили к доминиканцам, Антон высказал желание принять православие. Выбор первых был понятен — Игорю требовалось находиться под присмотром брата Михаила, Андрей, видимо, запал на то, что у католиков тоже подполье. К Косте он больше не ходил, катехизировался вместе с Игорем. Антон же прочно припал на православное служение. Но крещение принимали все трое вместе и у католиков — ради праздника…
Сегодня террорист посетил, наконец, православную Литургию — из принципа или из любопытства. Был шанс возобновить разговор — и тут такой конфуз…
…Костя не догнал их на трассе — видимо, Андрей с Антоном пошли напрямик через поля. Дома их тоже не было — наверное, опять работу искать пошли. Их теперь часто можно было видеть у кого-то во дворе — то они кололи дрова, то отпиливали сухие ветки у деревьев, то подновляли ворота. Андрею, во-первых, надоело быть объектом благотворительности, а во-вторых, он стремился как можно скорее восстановить физическую форму. Костя решительно не представлял себе, где Андрея теперь искать, и решил пойти в монастырь. И тут Андрей сам собой попался навстречу.
— Здрасьте, — сказал Костя. — Ты чего из храма убежал? На Лесю обиделся?
— Нет, — пожал плечами террорист.
— Послушай, ну вот если бы тебе Роман Викторович резкое слово сказал — ты бы от него сбежал? На лекарства наплевал, на перевязку, на все — да? Главное — что гордость заедает?
— Но ты сам сказал — или я опять что-то неправильно понял? Было же «изыдите»? То есть, я бы пропустил, наверное, но раз уж услышал…
— Не греби мне мозги. Антон же остался, ты сам видел. Это уже тыщу лет формальность.
Террорист нахмурился.
— Ты извини, — сказал он, — но зачем бы я стал тебе врать? Конечно, мне не понравилось. Но не спорить же мне с ней. Постоял бы. Я, — объяснил он, — не знаю, что у вас формальность, а что нет. А вот правила стараюсь выполнять, потому что себе дороже. Ты же в армии служил — так у нас то же самое, только хуже.
Костя вздохнул. Спокойно. Сам такой же был.
— Как рука? Разрабатываешь? Слышал, дрова колешь.
— Точно.
— Это правда, что ты отца Януша просил послать с тобой одного священника?
— Да. Только он не хочет, и незачем к этому возвращаться.
Костя почесал бороду и спросил:
— А если бы я с тобой пошел?
Террорист слегка выпятил нижнюю губу.
— Ты серьезно? Мне тут батька Януш расписал, в какую халепу попадает священник, который со мной отправится.
— Он-то попадает… — Костя скривился, ничего у него не формулировалось, а ощущение, что время уходит, только росло, — но я же не слепой. Ты ж этого так не оставишь. Как так — есть защита, а ею не пользуются? Как так — есть лекарство, а его не применяют? И если с вами никто не пойдет, вы же нарветесь… хорошо, если только нарветесь.
— Я с пятнадцати лет только и делаю, что нарываюсь. У меня опыт… — Андрей покусал губу, потом добавил. — Если честно, я с самого начала, как увидел экзорцизм, думал только о тебе. А потом узнал, что ты в епископы собираешься и все такое. У тебя здесь дел полно. Вот и ткнулся к отцу Янушу.
Костя рассеянно кивнул. Он уже несколько дней чувствовал — даже не разумом и не сердцем, а мозжечком, мышцами спины — что времени почти нет. Бывало так, и в десанте, и в санвойсках, когда затылок просто собирало в гармошку — сейчас, нужно сейчас, потому что через минуту, через пять минут начнется стрельба или озверевшая от страха толпа полезет на заграждения…
Это ли знак, Господи? Случайно ли он оказался тогда в Вильшанке и первым прибыл на звонок от Валентины — мол, приехал незнакомый парень, ищет христиан? Он и Игорю сказал, что не случайно, и себя уговаривал — но, Господи, как трудно сделать настоящий шаг! А ведь придется делать, рано или поздно. Костя чувствовал, что призвание сельского священника не для него. В этой шкуре удобно себя чувствовал отец Васыль, перевенчавший уже второе поколение здешних детей и крестивший третье. Удобно было и Роману Викторовичу — ему и медицина, и епархиальные дела всегда были по душе. А вот Костя болтался тут… «як гiвно в ополонцi». Он знал, что владыка Роман растит из него своего преемника — но не видел себя в этой роли.
Так и не найдя что сказать Андрею, он отправился в монастырь.
— А, грешник, — весело сказал гвардиан, увидев его. — А настоятель тебя уже ждет. Иди, иди, — он взял с полки пульт и открыл ворота.
Доминиканский монастырь существовал здесь со времен гетманщины — настоящей, а не имени Скоропадского, как гордо объяснили ему местные. При коммунистах его закрыли и снесли, потом снова открыли, потом разрушили во время войны, потом опять отстроили и после принятия Договора Сантаны и объявления римско-католической церкви вне закона закрыли окончательно.
В другое время здание бы растащили по камешкам — в хозяйстве пригодится — но в окрестных деревнях с хозяйством было не очень. Так что райсовет очень обрадовался, когда группа местных и польских кооператоров попросила разрешения взять пустующие площади в аренду под свиноферму и селекционную лабораторию. Дела пошли хорошо, при ферме теперь было подсобное хозяйство, небольшая коптильня, пивоварня (на отходах пивоварения та-акие поросята подрастают!), и естественно, эта хозяйственная махина нуждалась в рабочих руках. И уже лет пятнадцать никто не удивлялся тому, что Януш Токаж и Петр Галайда держат наёмных работников. Тот, кто пристально присмотрелся бы к ферме, заметил бы, что текучка там непомерно велика — исключение составляют два содиректора, бухгалтер, старший техник и сторож.
Впрочем, Костя не верил, что безпека пасёт каждую ферму и следит за сменой кадров. В Тернополе и во Львове прекрасно знали, что деревни в областях населены в основном, если не поголовно, христианами — в том числе и нелегальных конфессий. Любой рейд безпеки в любое село дал бы такой урожай — всем варкам Западенщины задавиться. Ну а жрать-то потом что? Не варкам жрать — людям? Кто будет пахать, сеять, пасти, доить? Датчане и голландцы, конечно, обрадуются, если их фермерам квоты повысят, а вот у областного начальства начнутся неприятности — слишком много мелких предприятий работает на местном сырье. А других приемов нет. В городе человека можно застращать лишением социального статуса, а в селе чем, если вплоть до самогонки село само может всем себя обеспечивать? Остается только открытый террор, как во времена партизанской войны — но кто ж возьмет на себя такую ответственность после смены смотрящего? Да и зачем? Костя даже не предполагал — он знал, и знал из первых рук, что на областном уровне безпека в этом направлении разве что глазом косит, а на районном просто делают вид, что ничего такого по деревням нет. Так что за хозяйство пана Токажа можно было особо не беспокоиться.