В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Деревня обогревалась и освещалась биогазом, получаемым из… э-э-э… отходов метаболизма. Длинные черные баки на задах в Красном — как раз и служили генераторами этого биогаза, а в Августовке его выработка шла чуть ли не в промышленных масштабах, все при том же монастыре. То есть, свиноферме. Там же была и электростанция, на том же газе работали домовые теплогенераторы.
Горел этот газ не таким чистым и жарким пламенем, как городской, много коптил — но Андрей, неприхотливый то ли по природе, то ли в силу воспитания, не жаловался, и Антон тоже молчал. Да и не так уж плохо здесь было: главное, имелся выход в Сеть.
Закончив уборку, они постелили себе на полу и распаковали еду, полученную также в монастыре. Холодильник в доме отсутствовал, и доминиканцы, видимо, приняли это в расчет: продуктов хватило бы на три плотных приема пищи. Пачка чая, пачка сахара, шмат соленого подчеревка, два кило картошки, полбуханки черного хлеба, десяток сырых яиц.
Андрей велел Антону чистить картошку, а сам принялся топить сало на сковороде и греть воду для чая, напевая при этом какую-то украинскую песенку, в которой, насколько мог понять Антон, речь шла о разнице темпераментов блондинок и брюнеток. На словах «Чорнява чи бiлява — щоб лиш поцiлувала» [42] выяснилось, что картошку чистить Антон не умеет.
42
«Брюнетка ли, блондинка ли — только б поцеловала».
— А как же ты дома жил? — изумился Андрей.
— А у нас прислуга была, — Антон пожал плечами и снова сунул в рот порезанный палец. — А в общежитии — столовая.
— Ладно, за салом последи, — Андрей отдал ему вилку, а сам пошел за перевязочным материалом для порезанного пальца.
Дочищать картошку он не стал — только домыл и нарезал довольно неуклюжими, толстыми ломтями. А впрочем, когда она прожарилась, запах пошел такой, что Антон решил: неважно, как это выглядит — щоб лиш поцiлувала.
— А почему здесь так не любят «москалей»? — спросил он, запивая пищу богов чаем.
— Не любят? — удивился Андрей. — Да нет, здесь ещё нормально. А не любят — ну кто требовал сюда войска ввести для борьбы с орором? Коваленко, Рождественский и Штерн.
— Но ведь… не дураки же эти местные. Чтобы эпидемию хотя бы застопорить, нужно было действовать вместе. И быстро. А здесь же был князёк на князьке… Да и не российские это были войска…
— Нужно было, — рот Андрея исказился на секунду. Он почти не выражал эмоций лицом, и внезапно Антон понял, что дело тут не только в самоконтроле. — Ты ж вспомни, как это делалось. И поляки с датчанами потом вымелись, а московская цитадель осталась. Так что ты местным не говори, что нужно было, хорошо? А то в этих краях до сих пор кое-где томаты машинным маслом удобряют.
— Зачем? — изумился Антон.
— А чтобы пулеметы не заржавели. Стрелять только из-за этого никто не станет, но место больное.
В дверь стукнули. У мгновенно вскочившего Андрея, как по волшебству, в левой руке оказался пистолет.
— Кто?
— Свои, — прогудел из-за двери Костя.
— Так, вси свои, — подтвердил более высокий голос семинариста брата Мартина.
Замка на двери не было, эти двое могли войти и так. Андрей оценил деликатность и оружие спрятал:
— Входите.
В одной руке отец Константин нес связку сушеной рыбёшки. В другой — канистру пива.
— Я хотел самогонки принести, — сказал он, опережая вопрос. — Но этот католик уломал меня взять пиво.
— Спасибо католику, — Андрей подвинулся на спальнике, чтобы пришедшим было куда сесть. — Я водки в поезде нализался на сто лет вперёд.
— А я надышался, — вставил Антон.
— Хлипкий нынче террорист пошел… — вздохнул Костя.
Из безразмерной ветровки брата Мартина появилась стопка высоких пластиковых стаканов — не то чтобы одноразовых, но все-таки говорящих о бренности бытия всем своим видом. Получив стакан в руки, Антон увидел, что это упаковка от шоколадной пасты «Алиса», на которую он сам подсел ещё в Харькове.
— Это же село, — объяснил Костя, наливая пива, — тут же ничего не выкидывают. У хазяйствi все згниє. [43] Мартин, кончай Японию разводить.
Последнее относилось к тараньке, которую монах пытался очистить и аккуратно нащипать.
На рыбу Антон смотрел с куда большим подозрением, чем на стаканы. Последний раз такое он видел в музее — и это был муляж. Сухая и жёлтая на просвет, как свечка из настоящего воска, рыба хрустнула в мощных пальцах отца Константина. Антон получил свою долю мякоти — и обнаружил, что на ощупь она жирновата.
43
«В хозяйстве все сгодится».
— С новосельем, — стаканчики глухо стукнули друг о друга. Антону пиво показалось мутным, горьким, с каким-то кисловатым оттенком. Но, судя по тому, как зажмурились, сделав по глотку, Андрей и брат Мартин, оно было хорошим.
— Значит, так, — сказал Костя, слизнув пену с усов. — Ты, Антоныч, заходишь завтра ко мне прямо с утра, в девять. Вас, пане террористе, я тоже приглашаю. А вообще, — он сменил тон, — ты как дальше? Подлечишься, восстановишься — и опять пойдешь варкоту рубать?
— Не совсем. Но в конечном счете — да. Они ведь не уйдут сами.
Костя кивнул понимающе.
— А Антон?
— Я решил… — Антону почему-то нелегко дались эти слова, — идти с ним.
Костя сморщился — будто пиво внезапно прокисло.
— В боевую группу?
Антон кивнул.
— Ты что, сдурел? — без лишней дипломатии спросил священник у террориста.
— Я был младше, когда начинал. И бойца из него все равно не выйдет, не волнуйся. Он по натуре — «кузнец». Ну, мастер по документам.
Почему-то Костю эти слова не обрадовали.
— Я не знаю, что это был за человек, который тебя в пятнадцать лет боевиком сделал. Но ты-то сам чем думаешь?
— Это был хороший человек, — тихо сказал Андрей. — Тебе такой и не снился. А я думаю, что Антон способен сам решать.
— Да понятно, — сказал Костя, — что он решит. Попал в сказку, стал героем…
Антон глотнул ещё кисловато-горького пива. Смешно, он почти теми же словами и думал.
— Я раньше в сказку попал. Когда меня на лопату посадили.
Костя ничего на это не сказал. То ли не смог, то ли не захотел. Андрей перехватил инициативу:
— Трудно стать священником?
Костя снова промолчал. Андрей вздохнул — похоже, ему казалось, что его водят за нос. А Мартин, держа кусок воблы, как сигарету, в углу рта, пояснил: