В чужом клане
Шрифт:
Когда, держа в руке два бумажных свертка с горячими пирожками, я вышел в зал, там обнаружились не только вояки и сам парень, теперь с кислым видом сидевший рядом с ними за одним из столов, но и отсутствовавшая до того взрослая женщина. Хотя сказать, что она обнаружилась в самом зале, было неверно. В тот момент, когда я ее увидел, она только спускалась по лестнице вниз.
Одного взгляда было достаточно, чтобы сделать вывод о родстве ее и этого парня. Вероятно, мать. И, вероятно, находившаяся в иерархии их клана куда выше, судя по тому, как при ее появлении моментально изменились позы сидевших за столами
Взгляд женщины скользнул по всем присутствующим, на мгновение задержался на парне и остановился на мне.
— Рейн Менхард, — произнесла она. — Какая приятная встреча! Человек, благодаря которому глава нашего клана и юный наследник выжили.
О! Кажется, теперь я знал, кем были эти люди!
Женщина владела собой великолепно, и ни в ее лице, ни в тоне голоса ничего не выдало того факта, что она хоть сколько-то недовольна моим участием в спасении вышеназванных людей. Если не знать, можно было даже подумать, будто она испытывала благодарность.
Однако одного быстрого взгляда на ее сына было достаточно, чтобы понять, какими были настоящие чувства. Если до этих слов я был для него лишь неприятной случайной помехой и источником раздражения, то теперь превратился в настоящего врага. Пожалуй, прежде с такой ненавистью на меня смотрел только Виньян Кадаши.
Мне вспомнились слова Аманы о том, что энхардцы великолепно умели обзаводиться врагами. Наверное, это и впрямь было чем-то вроде врожденной семейной способности.
— С кем имею честь говорить? — спросил я, подумав, до чего все же замечательная вещь — эта «стандартная маска». По словам а-Корак, у меня уже получалось держать ее почти идеально.
— Мое имя Ванесса Дасан, — сказала женщина, любезно улыбаясь. — Последние годы я исполняла обязанности главы клана. Предыдущий глава, погибший в Гаргунгольме, являлся моим двоюродным братом. А с моим старшим сыном Геденом, — она указала на парня, — вы уже, как понимаю, познакомились.
Неудивительно, что он показался мне знакомым в первые же мгновения, как я его увидел — черты лица у Гедена и у Зайна были, несмотря на разницу в возрасте, очень похожи, только вот выражение было совсем разным. И я надеялся, что разным оно и останется. Впрочем, насколько я знал Аману, она не позволит своему сыну превратиться в развращенного вседозволенностью лицемера.
— Как вы узнали мое имя? — мне и впрямь было интересно.
— О, хозяин гостиницы был очень любезен и сообщил мне, что молодой гость аль-Ифрит каждый день посещает почтенную вану а-Корак для приятной беседы.
Ну ясно — я мысленно вздохнул — держать язык за зубами этот самый хозяин гостиницы явно не умел. Впрочем, даже назови я не свое настоящее имя, когда пришел сюда впервые, это бы не помогло. Броннин был слишком мал, слухи здесь разносились со скоростью лесного пожара, и попытка скрыться под фальшивой личностью только бы привлекла еще больше внимания.
О том, откуда она узнала, что я помог Амане и Зайну покинуть Гаргунгольм, я спрашивать не стал. Было бы странно, если бы нобилесса, в одно мгновение лишившаяся титула, который уже привыкла считать своим, не направила шпионов выяснить все детали. А после представления нас с Кастианом на званом обеде эти детали знало слишком много человек, чтобы можно было надеяться на сохранение тайны.
— Как приятно видеть, что все в клане Дасан любят и заботятся друг о друге, — сказал я, подумав, что без «маски» не решился бы произнести такие абсурдные слова — мое лицо тут же выдало бы, что я действительно думаю о подобной «любви». А вот с «маской» получалось прекрасно. — Дана Амана Дасан будет, безусловно, очень рада вас увидеть. Почему вы не направились к ней, в корневой замок?
— Мы хотели захватить хотя бы последние дни фестиваля, — Ванесса заулыбалась. — Кроме того, Броннин особенно прекрасен летом.
Потом ее лицо приняло слегка скорбное выражение, несомненно отрепетированное до совершенства так же, как и все предыдущие.
— Я прошу прощения за недавнее поведение моего сына. Увы, он слишком импульсивен.
Это она имела в виду ситуацию с той молоденькой актрисой? Значит, уже была в курсе.
Мне очень хотелось сказать, что пострадавшей стороной был вовсе не я и просить прощения следовало тоже не у меня, да и вообще не ей, а ее сыну. Но было понятно, что фраза с извинениями произнесена нобилессой только для вида и лишь потому, что она по какой-то причине сочла, что ссориться со мной не стоит.
Впрочем, моей реакции она дожидаться не стала и почти сразу же, прежним любезным тоном осведомилась, нравится ли мне в городской резиденции, лучше ли в ней жить, чем в корневом замке, и как долго я планирую тут находиться. То есть завела светский разговор обо всем и ни о чем. Ладно хоть не о погоде спросила…
Когда мы попрощались — так же, до зубовного скрежета, вежливо, и я направился к двери, до меня донесся ее полу-шепот, сейчас лишенный всякой любезности и предназначенный уже не мне:
— Геден, ну почему ты уродился таким придурком! Когда ты научишься думать головой, а не тем, что между ног? — А потом, еще тише, она добавила: — Ты хоть понимаешь, что мы не дома? Здесь так себя вести не принято…
Я закрыл за собой дверь гостиницы, отрезав все звуки, и встряхнул головой. Значит, дома подобное поведение сына не вызвало бы у «достойной» нобилессы никакого негатива.
Мне вновь вспомнилась мимоходом произнесенная ваной а-Корак фраза о добродушии аль-Ифрит и о том, как много людей стремится попасть в их корневые владения. Услышав это тогда, я подумал лишь о том, что простые люди, очевидно, хотят получить защиту от демонических чудовищ. Сейчас мне пришло в голову, что причины могут быть и другими.
Театр а-Корак был одним из лучших в стране, в деньгах труппа не нуждалась. Я не знал точных причин, по которым вана а-Корак согласилась меня учить, но быстро понял, что точно не ради заработка. Вне сцены все артисты одевались как весьма обеспеченных горожане, а Кассию, любимицу бабушки, и вовсе можно было принять за дочку дворянина средней руки. Тот факт, что Гедена это не остановило, говорил о том, что он привык ко вседозволенности по отношению ко всем обитателям своих владений, не только служанкам или селянкам, за которых некому было постоять.