В чужом клане
Шрифт:
Какие родители станут спокойно смотреть, как их дочерей бесчестят? Особенно если родители сами знатны и богаты? А значит, как минимум в той части владений, где жила семья Ванессы, у Дасан собралось немало недоброжелателей.
Похоже, Аману будет ждать немало сложностей, когда она начнет наводить порядок в своих владениях.
В храме сегодня оказалось три человека — сам жрец и две прихожанки, каждая из которых облюбовала себе отдельное место у фресок и молилась там. Как и в прошлые разы, долго они не задержались.
— Теперь никто не придет
Впрочем, на внутренний сад храма эти запреты не распространялись.
— А вы сладкоежка, светлейший, — сказал я, когда мы устроились на скамейке и жрец за минуту проглотил свою долю еще теплой выпечки. После этих слов он одарил меня укоризненным взглядом, однако от моей доли — еще двух пирожков — не отказался. Последние два предназначались Зайну и их я ему уже не отдал.
— Фестиваль закончится, вы вернетесь в корневой замок и больше этих сладостей мне не видать, — произнес он скорбно, уже намного медленнее жуя четвертый и последний на сегодня пирожок.
Да, не с его хромой ногой было ходить по холмистым городским улицам.
— У вас нет слуг? Хотя бы одного слуги, которого можно послать за покупками?
— Мне запрещено нанимать слуг, — жрец вздохнул.
Интересно, что он не сказал «нам», имея в виду жрецов в целом, а именно «мне».
— Почему так?
Жрец какое-то время молчал, разглядывая свою покалеченную конечность.
— Вы, наверное, не раз задавались вопросом, почему я до сих пор не вызвал целителя, чтобы излечить эту травму, — произнес он. Я издал неопределенный звук, который можно было принять за согласие, хотя на самом деле таким вопросом я вовсе не задавался. Я, собственно, и не знал, что такое возможно. Жрец, очевидно, говорил о целительской магии?
— Это мое наказание, — продолжил он. — Эпитимия, наложенная нашими старейшинами. Мне запрещено лечение магией, запрещено иметь слуг, запрещено даже просто покидать территорию храма, — он вздохнул. — Я благодарен, что сослали меня именно сюда, в Броннин. Но наказание есть наказание, даже если для него выбрано столь светлое место.
Что ж, это многое объясняло.
Жрец ничего не сказал про одиночество, но мне показалось, что оно угнетало его даже сильнее, чем все остальное. Неудивительно, что он так уцепился за возможность общения с абсолютно незнакомым человеком — то есть мною — и готов был часами отвечать на мои вопросы.
— Наказание за что? — спросил я.
Жрец покачал головой.
— Это между мной и богиней.
Пусть так, настаивать я не собирался.
По саду пронесся порыв ветра, непривычно холодный. Я невольно поежился, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей, и тут же удивился своей реакции — прежде холод никогда меня не беспокоил. Поднял взгляд наверх — там все так же сияло летнее солнце, небо было голубым и безоблачным.
— Вы тоже это ощутили? — негромко спросил жрец и на мой кивок продолжил: — Это значит, что Небесные Лисы ушли.
— То есть как? Но фестиваль еще продолжается!
Жрец поджал губы и несколько мгновений молчал.
— На моей памяти такого еще не случалось, но в хрониках подобное упоминается. Это предзнаменование великого зла. Первый признак черной тени, что скоро накроет все человечество.
Я поморщился. Светлейший был приятнейшим человеком с энциклопедическими знаниями, великолепной памятью и умением рассказывать так, что можно было заслушаться. Но была у него, на мой вкус, чрезмерная склонность к драматизму, и сегодня она проявилась отнюдь не впервые.
— А более рациональных объяснений у подобного события нет?
— Есть, конечно, — жрец вздохнул, не одобряя мой скептицизм. — Рациональное объяснение состоит в том, что присутствие Небесных Лис потребовалось где-то в другом месте. Если желаете, можете верить, что это всего лишь совпадение.
Я пожал плечами. Из наших ежедневных бесед я уже успел сделать вывод, что жрец всерьез ожидал, будто в скором времени произойдут грандиозные и трагичные события, и подводил под свое ожидание различные обоснования, которые лично мне казались притянутыми за уши.
В городскую резиденцию я вернулся уже вечером, а когда полностью стемнело, поднялся на смотровую площадку.
После того первого раза, когда мы с Зайном по очереди смотрели в телескоп, я возвращался сюда каждую ночь. И каждую ночь наблюдал за черными лисами-призраками, идущими к городу, садящимися у его стен и терпеливо ждущими. Каждую ночь, кроме сегодняшней. Куда бы я ни поворачивал трубу телескопа, черных лис больше не было. Нигде.
За спиной раздались легкие шаги, я повернулся и наклонил голову в приветствии.
— Дана Юстина.
— Дан Рейн, — она улыбнулась, потом указала на телескоп. — И как вам не надоело с ним возиться? — а когда я пожал плечами, продолжила: — Хотя мой муж тоже любит всякие алхимические штуки…
За этим последовало несколько минут обязательного светского разговора ни о чем — с каждым разом у меня получалось участвовать в нем все лучше и лучше — и дана Юстина перешла, наконец, к тому, ради чего и поднялась наверх. Перешла, конечно, будто невзначай, упомянув, что сестра ее служанки видела меня в той же гостинице, что и клановцев Дасан, и как жаль, что они остановились на постоялом дворе, а не в резиденции, где их приняли бы, как дорогих гостей, и какое, интересно, у меня сложилось о них впечатление…
Когда я увидел дану Юстину впервые, она показалась мне хорошенькой, но слегка пустоголовой кокеткой. Но потом была вторая встреча. И третья. И четвертая. И с каждой из них я все лучше понимал, что за маской «милой пустышки» прятались холодный ум и расчет, достойные императорского советника. Дана Юстина знала все обо всех, собирала слухи и просеивала их, отделяя зерна истины от шелухи мнений. Ее «глаза» были раскиданы, как минимум, по всем корневым владениям, а возможно, что и во многих других местах, — все эти «сестры служанок», «матери кучеров», «дальние кузены» и «неожиданно встретившиеся богомольцы».