В диких условиях
Шрифт:
Вместе с группой специалистов по восстановлению лесов я добрался до залива Томаса и там сошел на галечный берег. В полутора километрах впереди виднелась широкая, испещренная камнями и обломками деревьев оконечность ледника. Спустя полчаса я взобрался на этот ледяной язык и начал долгий подъем к подножию Пальца. Первое время мне приходилось идти по голому, не покрытому снегом льду, насыщенному мелкой черной каменной крошкой, хрустевшей под стальными шипами моих кошек.
Через пять или шесть километров я вышел на снег и сменил кошки на лыжи. Без лыж мой чудовищно тяжелый рюкзак стал легче килограммов на семь, да и скорость движения, сама по себе, тоже увеличилась. Тем не менее, идти было опасно, потому что под снегом скрывались многочисленные
Еще в Сиэтле, предусмотрев такую ситуацию, я зашел в хозяйственный магазин и купил там две прочные трехметровые алюминиевые штанги для штор. Теперь я связал их в форме креста, а потом прикрепил к поясному ремню рюкзака так, чтобы крест лежал параллельно поверхности снега. Медленно взбираясь вверх по леднику с перегруженным рюкзаком на спине и этим идиотским металлическим крестом на поясе, я чувствовал себя каким-то странноватым pendente. Тем не менее, я изо всех сил надеялся, что если я вдруг провалюсь сквозь спрессованный снег в скрытую под ним трещину, растопыренные концы штанг зацепятся за ее края и не дадут мне рухнуть в ледяные глубины Байрда.
Двое суток я медленно, но верно поднимался по ледяной долине. Погода стояла неплохая, заблудиться было невозможно, да и серьезных препятствий на моем пути не встречалось. Однако я был один, и в одиночестве даже самые обыденные вещи казались мне исполненными глубочайшего смысла. Лед становился еще холоднее и таинственнее, голубое небо – прозрачнее и чище. Будь я в чьей-нибудь компании, безымянные пики, вздымающиеся над ледником, никогда не показались бы мне такими огромными, заманчивыми и вместе с тем до невозможности опасными. Точно так же были обострены и все мои эмоции: душевные подъемы превращались в эйфорию, периоды отчаяния казались бесконечными и беспросветными. Самовлюбленному юноше, опьяненному драматизмом своей собственной жизни, все это казалось до невозможности притягательным.
Через три дня после выхода из Питерсберга я, наконец, оказался прямо у подножия Стикинской ледниковой шапки, в месте, где длинный рукав Байрда сливается с основным массивом. Здесь ледник внезапно перехлестывал через край высокого плато между двумя горными пиками и обрушивался вниз к морю причудливыми нагромождениями ледяных осколков. Увидев эту фантасмагорию с расстояния полутора километров, я впервые с тех пор, как покинул Колорадо, почувствовал настоящий страх.
Ледяной каскад состоял из чудом балансирующих друг на друге ледяных глыб и был изрезан глубокими расщелинами. Издалека ледопад был больше всего похож на место страшной железнодорожной катастрофы. Казалось, длинный состав из призрачно-белых вагонов сорвался с высокого ледяного плато и кувырком прокатился вниз по склону горы. Чем ближе я подходил, тем меньше мне нравилась эта картина. Становилось понятно, что жалкие трехметровые палки для штор не спасут меня от трещин в десятки метров шириной и сотни метров глубиной. Не успел я придумать более или менее логичный маршрут через нагромождение льдов, как поднялся ветер, и видимость упала почти до нуля из-за обжигающего лицо сильного косого снегопада.
Остаток того ненастного дня я вслепую бродил по лабиринту, на ощупь перебираясь из одного ледяного тупика в другой. Мне то и дело казалось, что выход на свободу найден, но я тут же оказывался либо в очередной западне из синего льда, либо на верхушке отдельно стоящего ледяного столба. Подгоняли же меня звуки, доносившиеся из-под ног. Мадригал, сложенный из скрипов и резких щелчков, то есть звуков, подобных тем, что издает изогнутая до предела прочности еловая ветка, служил мне напоминанием, что для ледников совершенно естественно – двигаться, а для сераков – падать и рушиться.
В какой-то момент я пробил одной ногой снежный мостик над расселиной такой глубины, что я просто не мог увидеть ее дна. Чуть позднее сквозь другой такой мостик я провалился по пояс. Алюминиевые штанги спасли меня от падения в тридцатиметровую пропасть, но потом, когда мне, наконец, удалось выбраться на твердую землю, я долго стоял, скрючившись в три погибели, и, сотрясаемый приступами сухой рвоты, думал, каково это было бы – лежать сейчас на дне той трещины, ждать смерти и понимать, что никто на свете не узнает, где и каким образом я встретил свой конец.
К тому моменту, когда я взобрался на вершину ледопада и вышел на пустое, продуваемое всеми ветрами ледниковое плато, уже почти наступила ночь. В состоянии глубокого шока, промерзший до костей, я постарался уйти подальше от края плато, чтобы не слышать шума ледопада, поставил палатку, залез в спальный мешок и, дрожа всем телом, погрузился в тревожный сон.
На Стикинской ледниковой шапке я планировал провести от трех недель до месяца. Мне совсем не улыбалось тащить на своем горбу четырехнедельные запасы еды, тяжелое туристическое и альпинистское оснащение через весь Байрд, и поэтому, будучи в Питерсберге, я заплатил все оставшиеся у меня полторы сотни долларов местному полярному пилоту, чтобы он прилетел и сбросил шесть больших картонных коробок с припасами и оборудованием, когда я доберусь до подножия Пальца. На его карте я указал точку, в которой буду находиться, и попросил дать мне трое суток на дорогу. Летчик пообещал подождать три дня, а потом прилететь и сбросить ящики, как только позволит погода.
Шестого мая я разбил основной лагерь на шапке ледника к северо-востоку от Пальца и стал дожидаться самолета, но ближайшие четыре дня шансы на его появление были почти нулевыми из-за сильного снегопада. Слишком боясь угодить в скрытую расщелину, я не отходил далеко от лагеря и почти все время лежал в палатке (потолок у нее был очень низкий и сидеть внутри не получалось), борясь с нарастающим хором сомнений.
С каждым проходящим днем я беспокоился все сильнее и сильнее. У меня не было ни рации, ни какого-то другого средства связи с внешним миром. На Стикинскую ледниковую шапку много лет никто не заходил и, скорее всего, еще много лет не зайдет. У меня почти закончилось топливо для плитки, а из еды остался только кусок сыра, пачка лапши быстрого приготовления и половина коробки кукурузных палочек со вкусом какао. Если уж припрет, думал я, все это можно будет растянуть дня на три-четыре, но что делать потом? Спуститься на лыжах вниз по Байрду и добраться до залива Томас я смогу за пару суток, но там мне, возможно, придется ждать с неделю, а то и больше, пока мимо не пройдет рыбацкая шхуна, способная доставить меня в Питерсберг. Лесники, с которыми я прибыл сюда, разбили лагерь в двадцати с лишним километрах вниз по практически непроходимому берегу, и добраться до него можно было только водой или воздухом.
Вечером 10 мая, когда я ложился спать, на улице по-прежнему валил снег и дул сильный ветер. Через несколько часов мне вдруг почудилось, что я услышал какой-то совсем слабый, как комариный писк, звук с неба. Я кубарем выкатился из палатки. Облака сильно поредели, но самолета нигде видно не было. Тем не менее, я снова услышал какое-то жужжание, но на этот раз оно звучало гораздо сильнее. И тут я его увидел: на западе, высоко в небе, появилась и стала медленно приближаться крошечная красно-белая точка.
Через несколько минут самолет пролетел прямо у меня над головой. Тем не менее, пилот, судя по всему, не привык летать над ледниками и поэтому сильно ошибся с масштабами местности. Опасаясь, что на слишком малой высоте его может бросить на землю неожиданным турбулентным потоком, он оставался на высоте трехсот с лишним метров, одновременно с этим считая, что земля находится прямо под брюхом его самолета. В результате моей палатки в слабом вечернем свете он увидеть просто не мог. Кричать и махать ему руками тоже было бесполезно, так как с высоты, на которой он находился, меня было не отличить от груды камней. Он где-то с час кружил над ледником, безуспешно высматривая меня на его поверхности. К чести летчика, он понимал, в каком серьезном положении я, должно быть, нахожусь, и сдаваться не собирался. Находясь на грани отчаяния, я привязал спальный мешок к концу одной из алюминиевых штанг и начал размахивать им что есть силы. Самолет заложил крутой вираж и направился прямо на меня.