В долине Маленьких Зайчиков
Шрифт:
– Ты же знаешь, что я никогда не умела разговаривать по-русски и услышала первые русские слова в тот же день, что и ты.
Коравье дошел до стада. Животные, чуя в нем своего человека, не шарахались в сторону и спокойно копались в снегу, отыскивая скудный на вид корм, дающий, однако, им силу проходить огромные расстояния по снежным просторам, противостоять ураганным ветрам и жестокому морозу. Коравье привычным взглядом окидывал оленей, примечая все стати, возрасты, и то, что чужому в тундре человеку кажется серой массой рогатых животных, оборачивалось для Коравье картиной жизни.
Он замедлил шаг, заприметив пастуха, сидящего на небольшом
– Пришел?
Коравье молча кивнул и присел рядом с Кымыргином.
– Когда собираетесь дальше в путь? – спросил Кымыргин.
– Как Бычков починит немного трактор. Праву хочет еще одну беседу провести, а доктор Наташа полечит ногу Мыткулина.
Кымыргин вдруг жестко сказал:
– Поделом ему! Зачем полез по горам? Никто его не просил!
За несколько дней до приезда агитбригады один из пастухов Кымыргина бросился вдогонку за горным козлом и сорвался. К счастью, отделался вывихом ноги. Но могло кончиться хуже. Обледенелые скалистые горы таят в себе множество опасностей. Мыткулин лишь недавно пришел в бригаду, и Кымыргин сильно надеялся на него: как-никак парень кончил семилетку и в отличие от своих сверстников не повернулся спиной к тундре. Все в бригаде обрадовались ему и закрывали глаза на то, что Мыткулин оказался совершенно беспомощен в тундре. За ним всегда нужен был глаз, как за малым ребенком. Каждому пустяку, который настоящий оленевод должен знать с рождения, его приходилось учить. Кымыргин в сердцах отпустил однажды несколько крепких словечек в адрес учителей, которые не научили Мыткулина самому главному и нужному на земле – умению работать.
– Молодой, еще образумится, – заступился Коравье за молодого пастуха.
– Но сколько времени пройдет зря, пока он станет настоящим оленеводом? – с сожалением произнес Кымыргин.
– У вас тут хорошо! – с невольным вздохом сказал Коравье.
– Это верно! – Кымыргин оживился, и мрачное выражение исчезло с его лица. – Иногда мне кажется, что на земле нет лучшего места, чем наша чукотская тундра! Но каждому свое нравится. Вот я был в Москве…
– Ты был в Москве? – с удивлением, смешанным с восхищением, воскликнул Коравье.
– Да! – с гордостью ответил Кымыргин и небрежно заметил: – А что тут особенного?
– Нет, ничего, – смутился Коравье. – Мне просто всегда казалось, что Москва – это так далеко, что пастуху туда очень трудно добраться.
– А что трудного? – снисходительно бросил Кымыргин. – Обыкновенная железная дорога, авиация…
– Интересно хоть послушать о Москве!
– Разве Праву тебе не рассказывал? Он больше меня повидал.
– Рассказывал, – с заминкой ответил Коравье. – Но говорит со мной так, будто я тоже бывал в больших городах…
– Ладно, – смилостивился Кымыргин. – Тогда я тебе расскажу…
…Как-то Кымыргин приехал в районный центр, и ему предложили поехать на выставку в Москву. Было лето, на рейде залива Креста дымил пароход, словно приглашая пастуха не медлить с ответом.
Кымыргин осведомился:
– За какие заслуги?
Ему объяснили, что по условиям социалистического соревнования его бригада оказалась лучшей в районе. Они сохранили больше всех телят. Кымыргин и сам знал, что его бригада славно потрудилась эту весну, но не ожидал, что наградой за это будет поездка в Москву.
На пароходе Кымыргин добрался до Анадыря. Там сел на самолет, а в Хабаровске неожиданно для своих спутников заявил, что поедет на поезде. Его убеждали, что авиация самый современный и быстрый вид транспорта. Если он поедет на поезде, говорили ему, то останется мало времени на осмотр Москвы. Но Кымыргин стоял на своем. На самолете он не раз летал, а о поезде только слышал. Он не мог упустить возможность испробовать этот вид транспорта, и его обижало, что никто не захотел понять его. Ему и самому было нелегко откалываться от товарищей и одному пускаться в длинный неведомый путь. Но он справедливо рассудил, что всегда найдутся люди, которые помогут ему в пути.
Сначала над ним взял шефство моряк, ехавший в отпуск из Владивостока. Они с Кымыргином часами просиживали у окна, и моряк рассказывал о местах, которые они проезжали. В Новосибирске моряка сменил инженер-геолог. В результате Кымыргин узнал так много, что и не сравнить с тем, что видишь и слышишь при полете на ТУ-104.
Москва поразила Кымыргина, хотя он изо всех сил старался не показать виду. Взглянув на высотное здание университета, Кымыргин со знанием дела заявил, что некоторые вершины чукотских гор намного выше сверкающего шпиля, вонзенного в московское небо. Кымыргин перепробовал все фрукты, которые продавались в ту пору в московских ларьках и магазинах, а на пылкую речь нового украинского знакомого о щедротах земли, обласканной солнцем, ответил, что нет лучше тундровой весны, когда чукотская земля расцветает не хуже украинских степей. На все у Кымыргина был ответ, и это было не пустое бахвальство: нет для человека краше земли, чем та, к которой приложены собственные руки.
Посмотреть на Кымыргина, разгуливающего по московским улицам в те дни, – ни за что не догадаться, что в душе он поражен и рад тому, что весь этот огромный город принадлежит так же ему, как любому советскому человеку. Это сознание поднимало Кымыргина в собственных глазах, заставляло умерять восторги: что это за хозяин, который восхищается тем, что есть у него в собственном доме?
Правда, случалось, что Кымыргин не мог сдержаться. Первый раз это произошло в бане, в центре Москвы. Здесь было столько горячей воды, что ее хватило бы перемыть все население Чукотки и еще осталось бы для соседнего Корякского округа. Но не это было главным. Когда Кымыргин разделся и вошел в помещение, где моются люди, он увидел странную картину: одни голые люди лежали, другие мыли их, словно мертвецов или больных, которые не могут шевельнуть рукой, чтобы смыть с себя собственную грязь. Это зрелище испортило впечатление от бассейна, полного теплой ласковой воды. Даже быстрота, с которой было выстирано белье, пока они мылись, не удивила требовательного Кымыргина.
Зато следующий день принес ему радость. Кымыргин побывал на большом празднике, где встретились участники выставки и экскурсанты. Кымыргин смотрел большой концерт и дивился: чего только не выдумает и не сделает человек!
– Университет, – рассказывал Кымыргин Коравье, – подобен скале. Нет, огромной горе, в которой прорублены окна. Называется он сокращенно МГУ, а полное его имя – Московский государственный университет. Не много подобных чудес построили на своем веку люди, и поэтому из многих стран приезжают поглядеть на негр.