В долине Маленьких Зайчиков
Шрифт:
– Очень длинно, – сказал Праву. – Пусть лучше так и остается – челгыран – красная яранга.
И вот сегодня челгыран наконец выедет в свой первый рейс по оленеводческим бригадам колхоза Торвагыргын, побывает и в стойбище Локэ. Поездка была рассчитана недели на две. Пять дней накинули на возможные неисправности, ухудшение погоды. Правда, Бычков уверял, что машина в полном порядке и может пройти не то что по чукотской тундре, а совершить кругосветное путешествие.
Праву поспешно поставил на примус чайник, разбудил Володькина и отправился за Коравье, который вчера приехал из стойбища Локэ и ночевал один в своем новом доме в центре поселка.
Снег звонко хрустел, над головой сияли звезды, и бледная полоса угасшего сияния догорала у Млечного Пути. Один за другим загорались огоньки в домах. На душе у Праву было легко и радостно. Он весело насвистывал и смотрел на теплый свет окон: за каждым из них Праву видел живущего в доме человека. Все они были в той или иной степени его добрыми знакомыми, и никто из них не удивился бы, если бы Праву вдруг постучался к ним.
Хорошо жить в таком поселке, как Торвагыргын! Не то что в больших городах, где никто не знает друг друга.
Коравье завязывал торбаза, когда Праву вошел.
– Ты готов? – спросил Праву.
– Неужели ты думал, что я могу проспать? – с неудовольствием проворчал Коравье. – Я же член агитбригады.
Каждое новое слово Коравье старался тут же использовать, вводя его в свою речь по любому поводу.
– Агитатор должен быть всегда наготове, – произнес Коравье целую русскую фразу.
Праву улыбнулся и заметил:
– Ты почему-то запоминаешь всякие мудреные слова, а простых запомнить не можешь. Не сумел вчера сказать Геллерштейну легкую фразу.
Вчера Коравье решил самостоятельно поговорить с завхозом на его родном языке и потерпел полное поражение. Не смог составить фразу, которая бы значила: он, Коравье, не возражает, чтобы в его новом торвагыргынском доме жил временно радист с семьей.
– Да, ничего не вышло, – признался Коравье. – Геллерштейн не понял меня. Он ведь тоже не русский, хотя в это что-то не верится.
– Почему не русский?
– Он мне сказал, что он не русский, а как его…
– Еврей?
– Вот! – обрадовался Коравье. – Он самый. И начальник почты Гаспарян, оказывается, тоже не русский! Я их всех считал русскими… Ты послушай, почему я запоминаю, как ты говоришь, мудреные слова, – продолжал Коравье. – Русская речь мне кажется плавно текущей рекой однообразных слов, которые я когда-нибудь да слышал. Но вдруг в этом потоке попадается, как камень посреди реки, новое слово, причудливое своим звуком. Конечно, в таком случае я обращаю на него внимание и запоминаю.
Когда Праву и Коравье вышли на улицу, стало светлее. Наш домами поднялись столбы голубого дыма.
У тракторного домика собралась все участники поездки, а Бычков уже сидел в кабине, и его руки в пушистых оленьих рукавицах лежали на рычагах.
Устраивались в тракторном домике шумно и весело. В маленькой комнатушке, забитой продуктами, металлическими ящиками с кинофильмами, оленьими шкурами, четверым было тесно.
Бычков тронул трактор, и сани с домиком, ныряя в сугробах, двинулись вперед. Прошло немало времени, прежде чем каждый из путников нашел себе прочное место и не падал при каждом толчке на соседа.
Сергей Володькин выглянул в окошко и задумчиво сказал:
– Поехали…
Первую остановку сделали в бригаде Кымыргина. Здесь, в лощине, находилась крупная часть стада колхоза Торвагыргын. Вместо яранг на берегу замерзшего ручья стоял домик на полозьях. Из трубы вился веселый дымок.
Пастухи давно заметили направлявшийся к ним трактор и ждали его.
Кымыргин, увидев Коравье, крикнул:
– Ого! Ты стал большим начальникам! В командировки ездишь!.
– Агитатором назначили, – важно ответил Коравье, делая вид, что не замечает насмешливого тона.
Оленеводы наперебой приглашали гостей устроиться у них, но они остались в своем домике, занавеской отгородив для Наташи Вээмнэу половину. Там же она устроила походную амбулаторию.
Праву сделал доклад о международном положении. Обо всех основных событиях пастухи, бригады Кымыргина уже слышали по радио, поэтому вопросов почти не задавали… Больше других заинтересовался лекцией Коравье.
– Я думал, что только в сказочные времена люди воевали друг с другом, – удивленно проговорил он. – У нас ведь, даже когда подерутся дети, взрослые стараются разнять их. А тут люди все взрослые, а грезятся и грозятся… Как же так можно лгать?
Праву трудно было втолковать Коравье, как случилось, что мир похож на тлеющий костер, готовый вспыхнуть в любую минуту.
– Но как же так можно жить? – покачивая головой, повторил Коравье. – Люди же все думающие… Как же можно так?
Разговор о судьбах мира продолжался за ужином в домике оленеводов. Тракторист бригада Тынэтэгын включил на крыше прожектор, и яркий луч уперся в склон горы, осветив пасущихся оленей.
Кымыргин пояснил Праву:
– Когда горит прожектор, олени сами жмутся к домику и не отходят далеко. А волки, наоборот, боятся электрического света и остерегаются нападать на стадо. Может быть, их еще ступает шум мотора.
На печурке по очереди кипели два чайника. Пока один делал круг по многочисленным кружкам, второй закипал.
Подогретая крепким чаем беседа не умолкала ни на минуту.
Переводя с одной темы на другую, Кымыргин завел разговор о развитии оленеводства.
– По семилетнему плану чукотское стадо должно увеличиться до миллиона. Это хорошо и радует сердце, – рассуждал он. – Но того, кто каждый день имеет дело с оленями, тревожат многие мысли. Кто будет пасти этих оленей? Или они настолько поумнеют, что перестанут нуждаться в караульщиках? Или наши дети, вместо того чтобы всеми правдами и неправдами оставаться на побережье, в промышленных поселках, начнут рваться в тундру к оленям?
– Что-нибудь придумают, – бодро сказал Володькин. – Оленей без присмотра не оставят. Механизируют пастухов. Бот у вас – трактор и домик вместо яранги.
– Я спрашиваю тебя, – обратился к Праву Кымыргин. – Почему наши дети бегут из тундры? Вот ты уже не оленевод?
– Да я никогда им не был, – растерянно ответил Праву. – Анкалин я, приморский житель.
– А нынче кем стал?
– Надо кому-то и в красной яранге работать, – неожиданно вступилась за Праву доктор Наташа.
– Зоотехник у нас русский, – сказал Кымыргин, – Мельников. Он сейчас в Торвагыргыне. Хороший парень, ничего плохого о нем не скажу. Но мне было бы приятнее, если бы вместо него здесь находился мой сын Арэ.