В душной ночи звезда
Шрифт:
То, что Анна Берёзкова была сиреной, для него теперь казалось несомненным: слишком большую власть над ним обрела эта женщина! Но что-то у него не сходилось. Два года, или около того, прошло, как Анна вернулась в Речицу. И он, Бод, - самый многообещающий ученик двух самых могущественных храмов, он, посвящённый чаровником-мельником в секреты древнего волшебства, - принимал Анну за простую горожанку?
И Анна ждала Бода, чтобы обрушить на него колдовство сирены?
Да половина мужчин города должны были перебить друг друга, пока чаровница не досталась бы одному - только это способно обезвредить
Бод скрипнул зубами - откуда эта игла под сердцем?
"Чародей - да ты влюблён?
Не заблуждайся, не сбейся с пути, чародей! Разве любовь к женщине имеет смысл и ценность для тебя?" - спрашивал он, копаясь в собственной душе.
"А если это так? А если - да? И нет, и не будет другого ответа!" - неожиданно отозвалось внутри.
Он умудрился заболеть, и не хочет становиться здоровым.
Ах, Анна, Анна!
Видеть её - мука, и не видеть - ещё большая мука!
...Завтра надо готовить к зиме пчелиные семьи. Да, завтра он выбросит из головы странные мысли и займётся делом...
...И вот ещё что не даёт ему покоя: Анна испугалась - чего? Она разрушила мост... Почему? Не хотела, чтобы открылось грядущее, или...
Бод опустил веки: внезапный страх, как в тот миг, когда смотрели они друг на друга, повторился. "Анна открылась навстречу мне, а я, - это я-то!
– испугался. Чёрным сомнением ударил!" - Бод впервые в жизни обругал себя. "Оттого и отгородилась! Если она простая женщина, то сейчас плохо ей - страхи, как и тёмные мысли, подобны стрелам разящим".
Бод уронил на ногу горячую жаровню и охнул от боли:
– Я сбился с пути и разум мой затуманился!
Он готовился, творя особые заклинания, потоптаться по угольям босыми ногами, очиститься от разрывавших его противоречивых страстей.
...Угли рассыпались, Бод понял, что не до заклинаний ему сейчас.
...Сон не идёт к нему.
Сердце просит сейчас же проверить: услышит ли его Анна? Нет, не рядом они, нет, не глядят в глаза друг другу, но знает Бод - научен, что делать, как послать птицу-мысль. Человек услышит его, но ответить чародею сможет лишь чародей. Если Анна откликнется, то ему надо спасаться - сирена сделает его своим рабом. Если же нет?
Бод зажёг не лучину - восковую свечу: и, обнеся себя по кругу свечой, оставил пламя гореть. Сел, подогнув ноги, сильно выпрямившись в спине, положил обе руки на развёрнутые колени, ладонями вверх, и произнёс, мысленно рисуя Анну: "Голубка, Анна, будь спокойна. Анна, Анна, Анна..."
Она не отозвалась. Но ответом стала золотисто-сиреневая волна: окружила, обласкала и отхлынула. Осталась гореть ровным высоким пламенем одинокая свеча, только чародею показалось, что холодной пустыней стал его дом. И жгучее желание, необходимость видеть Анну перечеркнуло все другие мысли.
Бод решился на самое тёмное колдовство, которое никогда бы не стал делать в другое время и для другого человека. Оно - тяжкое, мрачное, подвергает тело опасностям, предусмотреть которые нет никакой возможности. Оно не стоит того, чтобы тратить на него жизненную силу. К тому же Бод много лет назад по зову сердца принял греческий закон*, и осуждал древнюю, слишком древнюю эту магию, уравнивавшую человека и дикого зверя. А что до остального, подвластного ему, - как ни странно, он не видел никаких противоречий, в том, что он, - христианин, - честным трудом кормится на этой земле, да ещё помогает людям, пользуясь собственными неслыханными знаниями и способностями. И чародей до сих пор не сделал людям ничего плохого, не нарушил привычного течения их жизни, не испугал, а ведь это было нелегко. Уж он-то знает, как порой трудно действовать в окружении сонма условностей, запретов и предрассудков...
...Бод достал нож.
Странная, плотная, как будто осязаемая темнота неслышно расползлась в доме и облекла собой человеческое тело. И в этой плотной, вязкой темноте, мешающей движениям, тело забилось, страдая тысячей болей. Человек не видел, не мог знать, что колдовская тьма, вызванная им же самим, не покрывает обожженную угольями ногу...
...Он обернулся чёрным котом.
Всё восстало в нём против этого противоестественного действа: и тело, и
разум, и душа. Но жили, оказывается, дремавшие до поры до времени звери - страсти, теперь грызущие его изнутри, лишая покоя и рассудка. И это они требовали, и не находили выхода, и победили, подчинили себе его.
"Ах, Анна, Анна! Не только я виноват, что мой демон вышел на свободу! Сильна ты, Анна, хоть и не знаешь, наверное, сама, как велика твоя сила!" - Впервые после долгих лет покоя и душевного равновесия Бод чувствовал себя несчастным, а это был очень, очень плохой знак...
...Чёрный кот, жилистый, ловкий, запрыгнул на крышу, прошёлся под стропилами до дымника, и тихо, мягко соскочил вниз.
Увидел Анну, не спавшую, сидевшую на постели.
Знала, ждала. Наблюдала за его приходом.
"Мр-р-р!!!" - только и мог строго сказать кот, не желая, чтобы женщина видела, как будет корчиться обнажённое тело, освобождаясь от колдовства.
Анна поняла, накинула на кота отрез полотна, отошла.
Боду было плохо.
Он уже сожалел, что пошёл на смертельный риск и подвергнул своё тело такому унижению. Он, стиснув зубы, претерпел все боли и мучительные судороги обратного превращения в человека.
Он был измучен переживаниями дня, страданиями ночи, сомнениями, безумным бегом по тёмным улицам, лазанием по заборам; и понимал, что во второй раз нипочём не станет проделывать это вновь! Пусть даже придётся затуманить сознание всем местичам вместе взятым. Он больше никогда не расстанется со своим телом.
Наконец тело, мстившее за свершённое над ним насилие, замерло.
Бод приходил в себя.
Некоторое время он оставался неподвижен, распростёрт на холодном полу. Потом упруго поднялся: крепкий, стройный, полный желания, протянул сильные руки с большими ладонями к Анне и прошептал:
– Так я пришёл! Люба моя, Анна! Помилуй!
И Анна, вспыхнув, сошла к нему с высокой лавы, обвила шею, положила голову ему на плечо и затрепетала под его осторожными руками...
Бод очнулся поздно.