В душной ночи звезда
Шрифт:
быть или нет? Если судьбы у колец не похожи - не надо держать их рядом,
обойдётесь и без них. Ты справишься.
Ты, милый, какой-то не такой, особенный... Сильный, что ли? (Старуха, как травяной стебель в пальцах, покатала свою мысль). "Особенный! Этот бортник особенный - точно. И сила его не просто мужская, нет, не то... Интересно, что за человек?" Договорила:
– А вот если пришло и к ней кольцо без денег, так, рукой подано, тогда, милый князь, радуйся.
И цыганка подалась к двери - в светлицу кто-то направлялся.
У порога бросила через плечо:
– А что я
Мрачно блеснула глазами и показала сухим тёмным пальцем вверх.
Бод остался лежать, больной, неподвижный, в то время как душа его сейчас была на перепутье: он не знал, что всё это значит, и к чему ведёт его судьба?
Кондрат разглядывал Бода, лежавшего в смятении чувств, измятого, с разбитым лицом.
– Давай ко мне, милый человек, до полного выздоровления. Мои женщины душевные, выходят лучше всех. В моём доме тебе хорошо будет.
Бод смотрел на него, молчал. Кондрат присел на лавку рядом, туда, где только что сидела Галла, промолвил тепло и сердечно:
– Не только о тебе беспокоюсь - Анна тревожится! Не знаем, что с ней делать? Иди к ней.
Вот когда Бод чуть улыбнулся и протянул Кондрату руку для рукопожатия. И Кондрат с облегчением почувствовал, что рука бортника крепка, а глаза смотрят весело.
***
"...Не дай Бог ляху быть над нами, - вырежет Литву и Русь поготову, друже Никанор. Знать польская давно резать почали литвина". Роман Сангушка*, староста речицкий, бросил водить пером по бумаге, задумался. Это письмо* кастеляну Никонору Пелейку из Трок повезёт проверенный человек. Но всё равно, стоит ли всё доверять бумаге?
Уния Люблинская, стоившая много крови литовским князьям, всё ж не позволила московскому царю взять власть над этими землями. Когда бросились к королю польскому да к сейму, ища поддержки, пан Халецкий* вернулся из Королевства постаревший на десять лет: на коленях, считай, выговаривали условия соглашения у спесивых ляхов. Прервали переговоры, униженные, возмущённые неправыми условиями. Уезжали по мартовскому бездорожью, не в силах снести такого позора. Но вернулись, - и в Люблине подписали унию. В беде держава! Спасать надо было Великое Княжество. Московский царь Иоанн Грозный, повоевав полоцкий край, в это время десятками строил свои крепости: от Смоленска и замка Ршанского и до богатого купеческого Полоцка. Думал угнездиться навечно на исконных литовских землях.
Пусть ценой великих обид, но отстояли князья великое государство. Как ни пыжатся ляхи, как ни пытаются сунуть везде свой нос, всё равно, как и при дедах и прадедах, литовские князья - хозяева своим вотчинам, и православная вера держится крепко.
Староста посмотрел в сторону окна: за мутноватыми стёклышками видна свежая крыша новой монастырской избы. Невелик доминиканский кляштор, монахов в нём всего десяток: считай, большая семья, но ведь влезли и сюда люди римской веры!.. А, впрочем, во всех городах видел староста разноплеменные слободы. И храмы стоят рядом - и церковь, и костёл, и синагога, а то ещё и татарская мечеть...
Здешний народ спокоен, терпелив. С монахами не задираются, в огородах работают рядом, землю отвели неплохую для монастырских пахот: пожалуйста, кормитесь, слуги божьи! Ну, и правильно: смирный народ, легче с ним управляться. Пусть будут смирны, да работящи, да подати вносят как следует: казне звонкая монета нужна.
Каждому своё.
От монахов городу польза: берутся лечить людей, не глядя на веру. Нескольких стариков прикармливают; детей этих, семью батлейщика, тоже. Перед Рождеством речицкой малышне показывали вертеп. И взрослый народ охотно подходил, смотрели прямо как в корчме эту новую скрыню-батлейку. У ксендза книг без счёта. Говорил, несколько десятков с собой привёз и у купцов новые берёт. Бог мой! Вот стараются литовские типографии!
Что не собираются мужи на раду? Или не время ещё?
Надо выслушать мясников-колбасников - что-то сказать хотели, переписать свой устав, вроде, надумали.
Каждому своё.
– Каждому своё, - повторил вслух староста, собираясь запечатывать письмо. Позвал писаря, тот расплавил воск, обернул свиток вощёной нитью, капнул густым, крашеным красной охрой, воском. Староста приложил свою печать.
"Каждому своё, а нам за всех думать и отвечать надо. Сегодня же и мытники скажут о доходах перед мужами гминными, и изложат, сколько всего налогов собрали со столового имения* в государственную казну".
Тут Роман Фёдорович, морщась, припомнил, как пару лет назад один из гминных* внимательно слушал цифры, и в уме счёл их, да так ловко, что среди тысяч и тысяч нашёл разницу в сотню грошей. Что такое сотня для города! Да за изгнание бобровых семейств в волости собирают с виновных мужиков в два раза больше. А хитрые полешуки всё равно, если только получат землю по соседству с бобровой запрудой, потихоньку от хозяина охотятся на зверей. Ещё бы: бобровщина дело выгодное! Бобры уходят из беспокойного места. А селянину всё равно хорошо - расчищает плотину и делает рыбный ставок или сенокос на месте гнилого болота.
Так вот, ловкого счетовода звали Кондрат Седько. Войт прибрал его под свою руку: сидит теперь среди лавников - и честь и почёт ему, и от денежных дел в стороне. А то сколько потом было разговоров вокруг этих ста грошей. До сих пор гминные бегут на раду быстее и охотнее прочих - проверять.
Ну, проверяйте, сколько влезет, на то вас люд и выбрал, да только и староста копейке счёт ведёт. И на свои кровные не собирается кормить-поить всех гостей, - людей державных, - хватит и того, что за спокойствие и процветание жителей выслушивает всякое. Сколько беспокойства, когда в городе появляется приезжий человек, особенно мастер?
Зачем на ратуши знать, правду ли говорит человек о своём прошлом? От каждого работящего мужчины казна богатеет, местным невестам свежий жених - чем плохо? Пусть растёт вольный город Речица! Не только своими мещанами, но и пришлыми и беглыми людьми поднимались сожжённые Новоргадок, и Пинск, и Менск. Умелые руки в городе на вес золота. А сойм* заставляет держать отчёт за каждого перебежчика. Дудки! Ратушских не укусите*. Не обижали бы человека, не сбежал бы, не искал бы счастья на чужой стороне.