В душной ночи звезда
Шрифт:
– Чего забыл? Ему есть варёные бобы инструмент, что ли, понадобится?
– как всегда, чесал языком Василько. Только серые глаза стали строже, когда глянул вслед брату.
– Ты-то, Егор, жениться думаешь? Или дождёшься, что, как Козьме, напиться надо будет, прежде чем к девке подойти?
– Василь, с тобой не соскучишься, - охотно веселился Егор.
– Я хочу в мастера. А после ещё хочу в путешествие*. Поеду в Могилёв - вот где есть чему поучиться. Подождут меня девки.
– Да, да, девки речицкие - того, о решении твоём узнали: как медведицы,
Егор, смеясь, накинулся на брата:
– Я тебе мешаю? Может, храплю по ночам, или после мамкиной квашеной капусты что непристойное делаю?! Так мы все капусту любим - хрустим одинаково, значит, и всё остальное из нас выходит одинаково! Нечего поутру носом ветрить!
– и они хохотали, и толкали друг друга так, что долго не могли одолеть крутой и склизкий подъём по горе.
– Нет, ты мне не мешаешь. Хуже, - проговорил уже серьёзнее Василь,- ты черёд задерживаешь.
– Черёд?
– Ты жениться вроде как должен первым, по старшинству. Потом Иванька. А потом - я.
– А через меня?
– Батька будет против. Скажет: "Василь, ты ещё молодой! Вон - братья твои не о женитьбе, о работе думают, а ты?" - И пойдёт, и понесётся.
Егор остановился.
– А у тебя кто есть?
– Нравится. Молодая ещё. Ну, так и вы не женитесь, значит, и мне не время. Но каким арканом я её удержу здесь, не знаю?
– Не речицкая? Мещанка хоть?
– Мещанка, и не речицкая. Весёлая, как я.
– Вот весело у вас дети получаться будут!
– Да, это мы шутя.
– Подожди, не лезь в веснички, - остановил брата Егор.
– Я отгадать хочу: кто?
И, испугавшись своей догадки, прошептал:
– Кукольника сестра, Тереза?!
– Ну!
– Дурак, Василь! Ой, какой же ты дурак!
– поразился Егор.
– Она не нашей веры! Но это бы ещё ничего*. Она по дорогам живёт - ты хоть понимаешь, что это значит?! Молод ты, брат! Девка к дому не приучена, кувыркается, ногами взбрыкивает запросто - это девка-то! Кто знает, кто её родители? А бедна-то! Бедна как церковная мышь, всё её приданое - красота.
"И ум, и приветливость", - подумал Василь, устремив глаза куда-то повыше речицких яблонь. Он размышлял, что из всех знакомых девчонок только Тереза находила, что ответить на его шутку. И как отвечала! Не манерничала, смотрела смело, хохотала вместе с ним весело и звонко, открывая свежий рот, показывая красивые ровные зубы.
Василь прошептал:
– Тихо. Я сам знаю. Никогда не возьму я её. И в ту сторону смотреть не буду. Обещаю. Только...
Егор никогда не видел насмешливого Василя таким подавленным.
– У тебя, видно, сердца нет, или оно на замке, Егорий - на крепком замке. А моё открыто, и у Ивана тоже открыто, и болит, и плачет...
– И у Иваньки? Кто?
– Может, догадываюсь; может, неправ я, - рано об этом говорить. Но чувствую, и ему сейчас несладко...
Примечания:
*Лель, Лад, Полель - ловкая троица, по верованиям древних славян, молодые божества, опекающие влюблённых, ведущие их к венцу.
*Бабинец - ближайшая к входу часть храма, в которой стояли во время службы молодые женщины
*Дробины - лестница с перекладинами вместо ступеней
*Столкнуть с горки - зимняя потеха. К горе, на которой зимой каталась молодёжь, подходили пары молодожёнов. Им уже не положено было дурачиться, но очень хотелось. Неженатые парни и девушки сталкивали молодую пару с горки и обсыпали снегом.
*Путешествие - разрешение на поездку молодому мастеру. Мастерство могилёвских резчиков было известно далеко за пределами Великого княжества.
* "...не нашей веры, но это ещё ничего!" - XVI век - самое веротерпимое время, когда межрелигиозные браки были нередки. Единственный период, когда даже в высшем государственном органе, Верховной Раде не было группировок по религиозному принципу.
Волшба
Анна совсем поправилась после дурмана, которым её опоила Мокошиха.
Теперь она не припадала спать по четыре раза за день. Она стояла у высоких пяльцев, развёрнутых в сторону оконца в верхней светлице и старательно вышивала. В светлице стало тепло: Кондрат с сыновьями установили жаровню, над ней вывели небольшой латунный дымоход конусом, как для лучника. В жаровне горели горячие угли. Сейчас здесь толклись младшие, любившие тереться возле Анниной юбки. Бод рассказывал им сказку, и дети, открыв рты, слушали его с величайшим вниманием.
Шёл третий день, раны быстро заживали, перестали ныть ушибы. Бод назавтра собирался уйти к себе. Так долго он ещё никогда не бездействовал, разве что, давно - после кораблекрушения, чуть не лишившего его силы и воли к жизни...
Некогда лежать на широкой лаве: уже справлялись о его здоровье другие бортники. Везти мёд и воск, и пчелиный камень хотят с ним. Наслышаны об удаче, сопутствующей ему в торговых делах.... И в табор надо успеть до отъезда - вернуть цыганке кинжал. (Врёт про то, что лезвие наговорённое: не чувствовал это Бод, а должен бы...) Спросить любопытно ещё о паре колец: может, не всё сказала хитрая Галла?
Тёмная старуха, лживая. Но другой такой нет, у которой об этом можно узнать. Но прежде всего, поговорить бы с Анной. А если бы не только поговорить...
...Если бы не прежние годы, подобные на монашеское смирение, он бы, наверное, натворил глупостей, находясь рядом с этой женщиной - такой желанной!
Он закончил сказку, выпроводил детей.
Смотрел на нежный овал лица златошвейки, на тени от длинных ресниц, на губы, которые то целуют его, а то - как теперь, - таинственно сомкнуты, будто наложена на них неведомая печать спокойной женской уверенности в своей правоте и власти над мужским сердцем.