В душной ночи звезда
Шрифт:
Бод вздохнул. Анна подняла на него сияющие глаза. Поправляя прядь коротких густых волос, выбившуюся из-под чепца, сказала:
– Ты будешь самый прекрасный сказочник-дедушка.
– Я хочу быть сначала самым прекрасным твоим мужем.
– И я тоже этого хочу.
– Да? Как поверить?
Анна сделала вид, что занята.
– Собирается обоз на Чернигов. Ты поедешь?
– Поеду. Надо ехать. В складе лежит мой товар: зовёт в дорогу. Год выдался хороший. Счастливый этот год, лада моя. Вернусь с гостинцами. Кондрат обещает дать Егора на стройку за старшего, строить сруб начнут сейчас
– Здесь буду ждать тебя.
– Я приеду, подпишем договор* сразу. Что скажешь?
– Этого и жду. Справляйся скорей, и возвращайся.
– Анна, я уезжаю по несколько раз за зиму. Как ты одна будешь жить?
– Ты придумал что-то?
– Думаю два сруба ставить на одном плацу: подселю соседей-стариков. Они будут хозяева во дворе, ты - в доме. Люди работящие и крепкие, а родни у них не осталось.
– Спрашивал их согласия?
– Да. Просил об этом кое-кого. Они только рады, их хатенка совсем плохонькая. Мне за тебя смелее будет: дом, ласточка моя, за городскими стенами.
Не вытерпел, подошёл: целовал Анну.
– Это даже лучше. Ни тебе, ни мне в мастерскую не ходить. За посадской стеной
сады, простор!
– Она сделала ещё несколько стежков.
– Чаровник, ты обещал обучать девочек. А меня?
– Анна, это непросто. Дети твои не такие, как все, сама теперь знаешь. Помнишь, что было вчера? Не я - так кто-то рано или поздно должен был стать их учителем. И ты способна, но я ещё не знаю, насколько. Я не могу определить, в чём твоя тайна, а она у тебя есть, это точно.
Бод не признался, что закон чародейства для такого случая был один, и он гласил: не можешь понять - не можешь и учить. Значит, наставник у его любимой должен быть другой. И тогда, даже если окажется, что Анна не обладает Даром, ученичество принесёт ей немалую пользу. Ему, Боду, даже думать не хочется о том, чтобы Анна была рядом с другим чародеем, всё равно, каким, - хоть и старым и дряхлым монахом-схимником! То, что Анна приняла за след мужской ревности в нём, на самом деле было гораздо сложнее. Ревности чуждается истинный Знающий, но сожалеть о преемнице знаний, об ученице - это допускалось. (Ну-ну, убеждай себя, чародей!).
– Жизнь после учения становится не та. Что можно простому человеку, нельзя чародею. Иногда нелегко вводить людей в заблуждение, а лгать, как ты знаешь, тоже нельзя. Но и сказать правду - смерти подобно! Пока не столько чародейство, сколько смекалка выручала меня. Знаешь, как я выкрутился, когда восемь лет назад меня спросили в магистрате, по какой причине явился в город? Задрал рубаху, показал спину в рубцах, а шрам от сведённого рабского клейма приняли за след страшного укуса, и говорить ничего не пришлось. Решили, что сбежал от зверских побоев мастера, и пан войт сокрушался, что не им испорчена такая хорошая шкура.
Рядом со мной многому и ты научишься. Но пока ездить буду, подумай - нужно ли это тебе?
– Я подумаю, - ответила Анна. И вспомнила вчерашний поздний вечер
Бод оставил её и девочек в верхней светлице.
Приготовился снять страхи. Так он сказал детям.
Анне же объяснил, что на самом деле чародейство это преследовало и ещё одну цель: он должен был узнать, по какой стезе пойдёт развиваться необыкновенный дар двойняшек. Таких путей было пять: воздух, вода, земля, древо, огонь.
По его просьбе Анна захватила новый льняной отрез. Им застелили лаву - стола в верхней светлице не было. Бод выложил по отрезу красную нитку кругом. Анна доставала штуки, которые Бод указал ей собрать по всему дому и даже во дворе и в сараях. Бод читал нараспев непонятные слова, раскачиваясь в такт речи. Брал из рук Анны по очереди колос, камень, травинку, веточку, бусины, булавки, шерсть, лён, железо от упряжи.... Клал их на расстеленный отрез, велев Катерине и Лизавете смотреть и рассказывать, что они видят. Девочки какое-то время молчали, провожая глазами то, что появлялось и исчезало на застеленной лаве. Первой заговорила Катерина:
– Растёт верба, ветки на ветру качает.
– Это Бод, убрав костяной гребень, положил веточку вербы.
– Липа красовалась большая-пребольшая, теперь уж нет её, - заметили дети. На отрезе лежала старая деревянная ложка.
– Где же липа?
– Срубили дядюшки.
– И что ж липа?
– Рубили зимой, на старой луне. Липа спала, не грустила.
– А сейчас?
– Рада служить людям.
– Хорошо ли это?
– Да, хорошо. Так надо. И дерево это знает.
Дальше продолжал бортник выкладывать разные предметы. Девочки опять заговорили, когда он положил на стол дубовый клин:
– Дуб рос не здесь, он старый, очень старый. Он много видел и ничему не удивился, когда люди пришли рубить его.
– Как начинали рубить дерево?
– Сказали нужные слова, кажется, просили прощения и спрашивали, разрешает ли дуб рубить его?
– Правильно ли это?
– Да, правильно.
– А если бы не спросили, что тогда?
– Из него не успел бы выйти дух. Дух томился бы, горевал, видя смерть своего дерева. А без духа дерево стало просто бревном.
Затем Бод положил щепотку земли. Лил на отрез воду. Девочки спокойно принимали всё. Бод шепнул Анне, чтобы принесла горящий уголёк, но только горящий. Сам выложил нож, скребок, которым драли лыко на лапти с молодых липок, а затем топор. Девочки обсуждали всё это. Заметно обрадовались земле и воде. Похоже, ничто не интересовало их так, как то, что имело отношение к жизни деревьев. Анна подала горящие уголья, и Бод просто рассыпал их по лаве. Увидев огонь, двойняшки остолбенели:
– Беда!
– зашептали они, и показалось, это не дети - деревья шелестят своей листвой.
– Спасите! Спасите! Спасите нас! Страшно! Страшно! Страшно!
– шелестели они, сложив молитвенно руки. Бод поспешно стал сбивать огоньки на льняном отрезе ладонями. Девочки успокоились. Казалось, они находятся в забытьи. И тогда Бод отчётливо и строго сказал, обращаясь к обеим малышкам:
– Как я сбиваю этот огонь, так я сбиваю ваши страхи. Затух огонь, пропали страхи, суроки, прискоки. Огонь очищает, огонь изгоняет, огонь лечит. Огонь приходит и уходит, а раба божья Екатерина и раба божья Елизавета остаются в счастье и во здравии. Речись слово моё крепкое-крепкое, накрепко-крепкое. Аминь! И он перекрестил каждую.