В душной ночи звезда
Шрифт:
– Ну?!
– не поверил просол.
– За мной едет кобринский гость* - Шмойла Найхимович. Он не спешит: задумал прибыть сюда аккуратно к концу ярмарки. Остановится в Речице. Может, пошлёт своего человека в крепость Горваль, к управляющему панов Сангушек*, и всё. Дальше не поедет, потому так договорено у него с другим купцом, Еской Пейсаховичем. А охрана у евреев немалая, сам видел. Вот и смекайте, чего и сколько скупать будут в ваших краях?
Тимофей Иванович встрепенулся. Имя большого купчины-шубника ему хорошо знакомо. Это крупная рыба, такая крупная, что, когда проплывёт рядом,
– Тебе-то какой интерес?
– лениво спросил он Фёдора.
Тот вздохнул.
– Мой интерес мужицкий. Шкурками этими меня отблагодарили за одно дело. Не нужны они мне, я так человеку тогда и сказал. Но уж очень просили принять, неудобно было обидеть человека. Очень просили. Взял. А куда девать? Вот и вспомнил про вас, Тимофей Иванович. Вы по доброте своей меня всегда выручаете. И за это я вам служить готов, и быть полезен, чем могу. Вот и представился случай: я вам не просто сбыть хочу эти ничтожные шкурки, вы в накладе не останетесь, Тимофей Иванович, и дружбе нашей продолжаться.
"Ещё бы!" - подумал хозяин, - "Ничтожные" шкурки сбыть хочешь по такой цене, по какой сбывают люди, уплатив перед тем немалое торговое померное*! Ловкий холоп, небось, имеет в каждой крепостце по "другу" - в обход мытных законов возит разные штучки. И все вещицы как бы мимоходом попали к нему, и нуждаются в настоящем хозяине, который заберёт их: не за так, само собой.
Но рассудить иначе, - Фёдору можно доверять. Не было такого, чтобы подвёл.
Не раз Тимофей Иванович передавал с ним кое-что знакомым людям в Мозырь и в Туров. Случилось однажды передать даже немалые фанты* черниговскому лихвяру*.
Вестовой справлялся. Фанты завёз, деньги, полученные от менялы, доставил на обратном пути. Всегда, зайдя в лавчонку, гонец поздоровается вежливо, потопчется, терпеливо дожидаясь, когда уйдёт покупатель, и только тогда начнёт говорить о деле: передаст весточку от нужного человека, на словах добавит, что велено было добавить на словах. Голова работает: памятлив, надёжен, исполнителен. Чего же ещё? И в нечестности ни разу уличён не был. А что не по закону живёт, так ведь крепостным один закон: исполнять господскую волю. Ну, и крутится человек, как умеет.
Так, теперь рассудить надо, отчего у Шмойлы <вдруг недостача, что едет подгребать товар? У ляхов да немцев моль все шубы разом поточила?
И об этом спросил гонца:
– Не помню я, чтобы рухлядь в цене поднималась. Кожи - да. Те перед войной вздорожать могут в разы. Харч* в лихой год так же в цене, и с ним овёс для лошадей. А кому вдруг наша пушнина понадобилась? Ляхам? Те не раскошелятся. А Москве не нужно и подавно, у них такого добра больше нашего по лесам скачет.
– Османские султаны всегда охотно скупали меха.
– Через крымчаков?
– Через них. А крымчаки откуда брали? У нас. А теперь вот уж сколько лет им дорога сюда закрыта - Запорожская Сечь на пути.
– И слава Богу! Чтоб и навечно заколодела!
– перекрестился купец.
– Знаем, знаем, не забыли, что творили крымские татары в округе во времена перемирных лет* с Московией! Ага!
"Это сколько ж надо лет, чтоб забыли люди татарские набеги! Только в крепость Речицу не смели сунуться: сильно боялись тогдашнего наместника Семёна Полозовича, хитрого, коварного, как истинный змей!"
И дальше размышлял старик:
"Шмойла купец богатый, известный. Торгует широко. Значит, теперь пробивает торговую дорогу на полдень. Раз поделил с напарником земли, в которых закупаться будет, значит, у крупных купцов дело пойдёт крупное - выгодное дело! Успеть бы только повернуться раньше всех; так всё рассчитать, чтобы в барыше остаться, не сходя с места*.
Так-так! А почему Шмойла Найхимович не торопится к началу торгов? Ага! Да он людей своих зашлёт - понемногу скупать начнут. Иначе цена на товар подскочит: магистрат же на меха цены не держит*. Вот оно что: точно, цена взлетит! Умно! Что ж, спеши, поворачивайся, Тимофей Иванович!"
От Речицы и по окрестным сёлам, как круги на воде, побежали слухи.
"Мех! Мех!" - шелестели осенние липы и клёны.
"Мех! Мех!" - шуршали листья под ногами.
"Мм-е-е-х!" - говорила всем болтливая коза корчмаря Моисея.
Кушнер Хрус кусал себе локти за то, что поспешил распродать весь свой товар. Но не один он попался. Ещё не началась ярмарка, а шкурок ни у кого не найти: сначала, не подумав, продали местному просолу, а затем - припрятали, ожидая, когда на мех поднимутся цены. Мало того: подсуетились, бросились по сёлам и хуторам прикупить кто - десяток, кто - хоть штуку, хоть две: хочется верить, что сбудут по цене небывалой, такой, что потом долго будут вспоминать, гордиться своей удачей.
***
И снова наступила суматошная ярмарочная седмица.
И опять съехались торговцы и люди из окрестных сёл. В весовую избу очередь: приезжие взвешивают свой товар местными мерами. Мытники спешат-поворачиваются, собирая с прибывающих по реке водное мыто*. Зато остальные поборы не взимаются в Речице в эти дни: тем и привлекательна ярмарка!
Вестовой Фёдор на обратном пути заехал в крепость и попал как раз к началу торгов. У вестового отдых, так по закону положено. Федор пошёл поглазеть, потоптаться среди людей: когда ещё выпадет такой случай? Завтра ему опять в дорогу, и скакать с короткими остановками до самого великого Пинска*.
По всему берегу продавали.
В одном месте - деревянную домашнюю утварь: бочки и бочонки, тяжкие ступы и толкачи, вёдра, корыта, ложки и ковши с резной ручкой, и точёные миски-братины. Там же блестели свежими боками из местной хорошей глины лепленные горшки, миски, крынки. Вот красуются выправкой, как солдаты в строю, глиняные кухоли - пивные кружки. В другом месте ходят люди смотреть железные котелки на трёх ножках, нужные путешествующим. В третьем - конскую сбрую, сёдла, стремена, колёса. А подалее - обувь кожаную шитую, обувь валяную. А вон там - любуются на сундуки, лари, прялки, колыбельки, выбирают детские забавы: лошадок, вертушки, свистульки, глиняных зверей и лялек.