В душной ночи звезда
Шрифт:
На всё это понадобилось не много времени: орёл, паривший в вышине, не успел взмахнуть крылами, а цыганка не успела, пробираясь вдоль старых стен, скрыться из глаз.
Галла виновна в том, что произошло здесь!
Бод, в отчаянии схватившись руками за голову, заметался в круге.
Именно она - тот ветер, что раздувал страсти непонятной ведьмы Серафимы, пытавшейся перейти дорогу чародею. И вдвоём они чуть не одолели его! Ещё немного, и погиб и сам чародей, и ребёнок; и осталась бы Анна чёрной вдовой, одна с тремя детьми, а ещё осталось бы незаконченное дело - то, которое и привело чародея когда-то в эти края...
...Четыре
Что ему делать с коварной старухой? Был бы просто мещанин, вышиб дух - и готово! Но ему - НЕЛЬЗЯ!
Алый самоцвет вспыхнул на мизинце.
Анна в ярости рванулась к цыганке.
Так стремительно, что льняное платье стало узко в шаге. И Бод увидел, как его кроткая голубица, упруго наклонившись, в мгновение рванула подол так, что затрещала ткань сбоку, оголив ногу выше колена и Анна метнулась, словно болотная рысь, на старуху, и что она делала - никогда не думал, что она на такое способна...
– Бей её, бабушка Мокошиха!
– кричала в исступлении Анна. Она чуть не погубила моего мужа, моих деток! Это она, злобная, заморочила твою внучку! Научила! Змея подколодная! Убью!!!
В жилах Анны вскипела здоровая горячая кровь женщин, вынужденных из века в век выживать рядом с суровыми мужчинами в бедах и страстях войн и вражьих набегов. И теперь эта кровь напомнила ей, что делали разъярённые женщины, если приходилось самим заступаться за себя и своих детей.
Ого!
Не убьёт же Анна старуху?!
Ему пора вмешаться?
Анна выхватила раздвоенный сук, воткнутый в землю у кострища. И, прищемив развилкой шею цыганки к бревенчатой стене, пылая гневом и решимостью, произнесла над старой Галлой:
– Ты думаешь, он, - Анна кивнула на мужа, - пощадит тебя? Ты не боишься его? Правильно. Но слишком много ты знаешь. А потому не уйдёшь отсюда. Бойся моего гнева! Я не... (Анна запнулась: чуть не произнесла слово "чаровница", но вовремя опомнилась - не для чужих ушей!), дёрнула рогатину:
– Я не он - уж мне-то, простой, всё дозволено. Ты, ты навела ведьму на мою семью! Помогала ей! Мучила моё дитя, покусилась на мужа - убью тебя!
– и Анна потянула рогатину вверх, подняв старухе подбородок.
Галла почувствовала, что женщина не шутит. Она зыркнула на людей. В глазах лекарки такая же ярость и угроза, а Бод опустил веки. Если он промолчит, сейчас разобьют её бедную голову! А, может, ещё не всё потеряно? И Галла прохрипела:
– Пусть твой хозяин тебе подтвердит: женщина, обагрившая руки кровью, лишает всю семью чуров-хранителей. А про смертный грех ты и сама от попа знаешь. Подумай, прежде чем карать меня!
И Анна сдалась - отступила, тяжело дыша.
– Живи и бойся!
– произнесла она, наведя указательный палец, как дуло гаковницы*, на старуху. И цыганка прекрасно поняла смысл сказанного, и никогда, до самой смерти, не забыла, как трепала эта яростная волчица её старое тело, не простила Анне её приговор.
***
Самка всегда смелее и отчаяннее самца. Самка дерётся до самозабвения,
презрев опасность, в то время как самец поджимает свой хвост.
Слухи о мужской неустрашимости сильно преувеличены. Что касается собственных подвигов, ратных и любовных, - мужчины самые большие сказочники во всём свете.
Бод со времён бегства из далёких полднёвых краёв не видел ужасов нашествий. Чародей на войне - это самое плохое, что только может случиться. Это как немилость, как предупреждение, что Знающий совершил непоправимую ошибку и теперь должен её искупать.
Но слышал, как часто вспоминали мужчины о лихих и кровавых делах. Он молчал, но за молчанием скрывалось многое. Он по-другому, не как все, познавал мир. Перед ним проносились во всей неприкрытой правде мысли рассказчика - ведь человек не мог врать сам себе. И чародей давно сделал вывод, что неукротимое желание выжить, как у зверя, спасающего свою шкуру, заставляло мужчину, лишившись дружеского плеча, отступать и спасаться, забывая о своём долге перед теми, кого вышел защищать. Мужчины способны показывать чудеса героизма в стае, то есть, вместе; но, оказавшись одни лицом к лицу с опасностью, чаще всего пасовали. А почему так? Неизвестно. Ему приходилось только сокрушенно качать головой, когда народ заслушивался и верил песне о подвиге рыцаря-одиночки: славного князя, или богатыря, застигнутого лихом-бедой в чистом поле. А теперь он подвёл черту: "Мужчина, тебе нужен зритель, свидетель твоего подвига, иначе ты забудешь про честь и про любимую деву тотчас же, как пропоёт пуля у твоего уха или защекочет бок острая сабля! Не такова женщина - вот где истинное, отчаянное самопожертвование!"
"Я не допущу больше этого!
– Бод сжал кулаки, - а сейчас спасибо тебе, моя маленькая отважная жена. Спасибо за науку, за то, что стала той былинкой, которая удержала, не дала мне погрузиться в омут страстей. Думал я о своём могуществе, но оказался слаб и никчемен перед людским со всем своим чародейством".
***
...Безумную Серафиму нашли в углу тёмной хаты. Несчастна тихо выла, не зная, что ей делать дальше? От неё отстранились, прикрывшись неведомыми заклинаниями, и родная бабка, и этот незнакомый мужчина.
Жить, жить, жить!
Не так важен хлеб, как ужас, испытанный кем-то, не так нужен свет, как тьма - таинственная спутница мрачного колдовства.
Жить, жить, жить страстями!
А для этого ей надо находиться среди людей.
Но люди уничтожили бы её. Когда в темноте, крадучись, Серафима подходила к деревенскому жилью, умело пользуясь отрывочными своими ведами охраны и защиты, селянам начинали сниться страшные сны и мерещилась нечисть.
Низко пала ты, Серафима!
И как ей показаться людям на глаза, как поселиться рядом? И суток не прошло бы - почувствовали бы её злое колдовство, забросали камнями, живьём закопали бы в землю, забив осиновый кол на её могилу...
– Что будем делать с внучкой, ведунья?
– спросил Бод, с одного взгляда на молодую ведьму понявший, что она - одержимая.
– Можешь её излечить?
– Открылась ли тебе причина, почему обезумела моя Серафима? Не всегда же она была такой?
– Не всегда. Она из ложной гордыни, а может, из любопытства, попробовала поставить на службу себе низкое существо, а выпустила множество тварей: вот и поплатилась. Теперь низшие помыкают ею.
– Ох-хо!
– вздохнула старуха.
– Но ведь мы вместе могли бы ей помочь?