В двух шагах от рая
Шрифт:
бичевать все то, во что так, казалось бы, свято верили…
Самого же главного, громовержца Перуна, привязали к хвосту лошади и потащили с горы, и при этом били идола палками.
А кое где уже и других божков наказывают. И Волосу досталось, и Дажьбог пострадал, и Хорса непонятно за что наказали.
И делали это вовсе не потому, что дерево могло что-то чувствовать, а на поругание бесу, который этим идолом прельщал людей.
…и так запросто низвергли громыхавшего на огненной колеснице
Перуна… сколько лет приносили ему жертвы…
Пусть
Поволокли Перуна к Днепру, и собравшийся простой люд плакал, глядя на это зрелище.
Когда же Перуна спустили в воду, и он поплыл по течению, то еще долго бежали по берегу верные слуги и следили, чтобы не пристал деревянный истукан к берегу, и прошел пороги, а если такое случалось, и застревал он, так ногой его пихнуть, палкой толкнуть к середине реки.
…а ведь мы до сих пор наполовину язычники… скифы… разжигаем
костры и приносим жертвы деревянным богам… и так легко предаем
их потом…
Одни не торопились креститься, будучи упорно привязанными к старой вере, другим же просто необходимо было время, чтобы свыкнуться с верой новой, чтобы пойти на крещение искренно и в радости, а не в сомнениях и печали. Были и такие, что вовсе заупрямились, отшатнулись от князя, поперек воли его говорить задумали.
Повелел тогда князь всем некрещеным у реки собираться, и пригрозил, что кто не явится будет считаться противником. И отправились люди к реке. И рассуждали они так: «Не приняли бы князь и бояре новую веру, не будь она хороша…» Но не все пошли за князем по доброй воле. Собрались у реки некоторые и по принуждению. И лишь немногие, самые преданные деревянным идолам, не явились на крещение вовсе, и, опасаясь немилость Владимира, бежали в леса и степи.
…так кто же все-таки прав? тот, кто сбежал или тот, кто крестился?..
кто позднее страдал за веру и сохранил старый обряд или тот, кто
отрекся и принял новые порядки? кто мечтал освободить народ от
самодержавия и построить новое общество или тот, кто сражался против
революции и верил в царя? кто недоволен Советским Союзом и думает о том,
как разрушить его или кто видит в нем великую державу?..
Пришедшие же на крещение зашли в воду, и стояли. Одни по шею, другие по грудь. И взрослые держали на руках младенцев. А священники на берегу читали молитвы…
И воздвигли на высоком берегу Днепра крест. Приняла Русь Православие. На веки вечные!..
Майор Чертков почти не поднимал глаза на Шарагина, говорил, уставившись в одну точку, а если и переводил взгляд, то на госпитальный корпус, словно ждал кого-то, и от этого возникло у Шарагина подозрение, что майор говорит через силу, что выговорился он, наконец, и что надоело ему обсуждать эти темы, а просто не знает он как закончить, чтобы не обидеть собеседника. Натолкнулся вдруг Шарагин на мысль, безусловно нелепую и бредовую, что совсем не к нему обращается майор, и, в отдельные минуты разговора, казалось, что вообще никакого майора Черткова в природе нет, и что он вовсе не в Союзе, а по-прежнему в госпитале в Кабуле, сидит отрешенный на скамейке, и до него доносится чей-то откровенный разговор.
…или,
о сем, спорим…
– Мало быть крещеным, – тем временем вел дальше нить рассуждений Геннадий Семенович. – Надо еще и жить соответственно. Лет пятьсот ушло, пока научили мужика в церковь ходить, а не идолам поклоняться, да христианской сущности придерживаться. Покрестили Русь, кого насильно, кого – по доброй воле, а грешить-то люди не перестали, не испугались Бога обманывать. Бог милостивый, он все простит! Видишь ли, Олег, я считаю так: что по этой причине, по причине того, что решили Боженьку мы надуть в очередной раз, и прокляты мы. И еще многие годы будем прокляты! Грехи не так-то просто замаливать. Мы виноваты уже хотя бы потому, что решили возвыситься над Богом, что поверили в сладкие речи. Целый народ, великий народ попутал бес и завел в тупик.
…когда только это произошло? когда мы оступились?..
…видимо, наша страна никогда не увидит счастья, потому что она
расположена где-то на задворках рая…
– …мы верим в возможность лучшей жизни, тянемся к ней, мечтаем, что дети наши доживут до нее, но она никогда не придет, а если случится чудо, и она наступит, жить в ней не сможем, а значит и не будет ее никогда. Потому что не уместится русская душа, мятежная и неустроенная, в рамках любви и согласия.
…безнадега какая-то…
На дорожке появилась миловидная пухленькая медсестра с короткой стрижкой. Она иногда заходила на их этаж, и Геннадий Семенович с ней шептался, а сестричка кокетливо хихикала.
…миленькая, только ногти все время грызет…
Майор охладел к разговору:
– Однако, друг мой, жизнь была бы пресной и малопривлекательной, не будь в ней Бога и дьявола, добра и зла, рая и ада, не будь любви и ненависти. Тогда бы и русские люди на свет божий не рождались бы! Ну, в следующий раз договорим.
Он входил в мир заново. После госпиталей, где его резали, штопали, обследовали, где он ждал, что сживется, срастется рана, где колдовали над ним медики.
…столько мучений, столько встреч, дум, а пролетело, как один день,
как одна минута… словно и не было ничего, а привиделось во сне…
Входил пешком, неторопливо двигаясь по улицам большого города.
…госпиталь – опасная штука, слишком долго лежишь на
кровати, и слишком много мыслей приходит в голову…
вообще, для военного человека любое безделье смерти
подобно… солдата надо от подъема и до отбоя гонять, чтобы
не распускался, офицера тоже нельзя оставлять без дела –
либо сопьется, одичает без внимания и приказов, либо, как у
меня, борзость во взглядах и суждениях появится…
То, что давалось раньше, в мирной жизни, так просто, что не раздражало, нынче лезло в глаза, напрягало. Усматривал теперь Шарагин мельчайшие изъяны, словно кусались они, словно тыкали в него чем-то острым.