В Эрмитаж!
Шрифт:
— И книги из библиотеки?
— Конечно.
— Не понимаю. Если у вора есть хоть немного ума, он утащит полный комплект. Зачем ему несколько томов из собрания сочинений? И кто бы стал красть три тома из «Энциклопедии»?
— Зависит от того, кто и зачем крадет. Некоторые крадут, чтобы иметь, некоторые — чтобы уничтожить.
— По-моему, тут что-то не так.
— Скажите мне: если вы хотите потерять книгу — куда вы ее отнесете?
— Не знаю. В библиотеку?
— Конечно. В библиотеках находят книги, но здесь же их и теряют. Иногда их уносят насовсем, иногда возвращают и ставят не на то место. Мы пытаемся вести каталог, но даже самые лучшие каталоги врут. А эта библиотека много раз перемещалась. При переезде
Я смотрю на нее. Элегантная седая дама в изящном тонком платье теребит пальцами брошь на груди.
— Это были вы, Галина?
— Oui, d'accord. [65] Поверьте: вы находитесь в одной из величайших библиотек мира, не уступающей «Беру» или «Библиотек Насьональ». Но наша библиотека до сих пор ни с чем: у нас нет ни полного каталога, ни компьютерной базы данных. Мы не имеем ни специальных шкафов, какие есть в Лондоне или Париже, ни команды ученых для классификации всего этого богатства. А ведь здесь около десяти миллионов книг и около десяти миль полок. Где-то среди них когда-то находились десять тысяч томов библиотеки Вольтера — Дидро. Некоторые из них отличить нетрудно — те, на которых стоит печать Вольтера. Некоторые можно узнать только по заметкам на полях, сделанным рукой Вольтера или Дидро. За сорок пять лет я прошла вдоль всех полок и просмотрела все книги восемнадцатого века. Если попадалась книга, принадлежавшая к Библиотеке Просвещения, я переносила ее сюда. Все книги, находящиеся в этой комнате, попали сюда по одной и той же причине: когда-то они могли входить в собрание Дидро; и, может быть, они выведут меня на другие книги из этой библиотеки.
65
Хорошо, это была я (фр.).
Мне вдруг становится грустно в этой грустной комнате. Я оглядываюсь — грубые полки, разрозненные комплекты, поврежденные корешки, отсыревшие, покрытые пятнами переплеты.
— И сколько книг вы уже опознали?
— Около пяти тысяч.
— А что же с остальными? Вы думаете, они еще здесь, где-то в библиотеке?
— Откуда мне знать?
— Но нельзя ли придумать что-то попроще, а не проверять каждую книгу в библиотеке?
— Конечно, можно — если найти «Книгу книг» Дидро. Он писал, что там содержится список всех его книг.
— Она здесь?
— Возможно. Может быть, она находится где-то среди его рукописей.
— Рукописей? Так вы не знаете всех его рукописей?
— Они тоже растеряны.
— И среди них есть такие, которые до сих пор не публиковались?
— Я полагаю. Конечно, есть.
— И ими не занимался никто из ученых?
— Почти никто. По крайней мере, к тем, что мы нашли, они до сих пор не прикасались.
— А вы читали эти рукописи?
— Не все. Сперва я хотела собрать библиотеку «Энциклопедии». Восстановить ее в прежнем виде.
— И вы это сделаете, Галина, я уверен.
— Я рада, что вы в этом уверены, mon ami. Но я занимаюсь этим уже сорок пять лет. И я ни в чем не уверена.
Я встаю и смотрю через пыльное оконное стекло на улицу. На площади полно народу; подгоняемые сильным ветром, спешат куда-то озябшие мрачные люди.
— Но ведь вы можете найти себе помощника? Какого-нибудь зарубежного ученого?
— Вы же видите, как обстоят дела в России. Плохие времена миновали, пришли еще худшие. Мы не знаем, куда двигаться — вперед или назад. Русские всегда считали себя цивилизованной и культурной нацией. Но страдания сделали нас грубыми, а бедность — слабыми. Мы вырождаемся. Люди голодают, как во время войны, им даже зарплату не выдают. Нет настоящего государства, настоящего порядка. Выживают мошенники и бандиты. В такие времена кто будет заботиться о книгах?
— Но вы же заботитесь…
— Moi?Но я — никто. То есть нет, неправда. Я — нелепая старуха, которая всю жизнь пыталась быть элегантной, как парижанка, быть такой, каким был Петербург. Я хотела жить среди картин и книг. Другими словами, я глупая женщина, которая отказывалась видеть правду и понимать окружающее.
— Я так не считаю.
— Это как вам угодно. Но вы своими глазами видите, что здесь творится. Каждое утро я наряжаюсь и еду сюда через весь город. Каждый день я пытаюсь заново отстроить свою библиотеку эры Разума. И каждый день сюда приходит с улицы какой-нибудь маленький Чичиков. У нас нет нормальной охраны, и он может пройти куда захочет и сделать что захочет. Если дверь закрыта — он заплатит кому-нибудь пять рублей и достанет ключ. Такие люди точно знают, чего искать. Они работают на иностранных коллекционеров: итальянских, американских… Они находят книгу или рукопись, переправляют ее за границу и наживаются на этом. А сейчас стало еще хуже. Сюда заходят дети с Невского проспекта, воруют книги и продают их иностранцам прямо на улице. Я собираю книги, а кто-то их уносит. Когда я нахожу новую книгу из библиотеки Дидро, кто-то приходит и забирает ее. Придет день, когда здесь ничего не останется. И библиотеки Разума не будет уже никогда. А я — я просто дура…
— Нет, что вы, не говорите так…
И тут, неожиданно для себя самого, я обнимаю эту симпатичную седую женщину, пахнущую «Шанелью», одетую от Пуаре, как минимум семидесятилетнюю. И я прижимаю ее к себе крепко и нежно и пытаюсь поцелуями осушить ее слезы…
30 (прошлое)
И вдруг наступил конец. Рождество с его пышными византийскими торжествами было и прошло; канул в северную тьму Новый год — и все переменилось. Будто празднества, на мгновение расцветившие небо, принесли с собой этот мрак, опустившийся на землю и накрывший ее, как накрывают ее ночь и снег. Последний лист календаря, который переворачивают здесь по-своему, не по-европейски, наконец перевернут, и на горизонте появляются новые создания — листы новой книги. Всю зиму снег валит непрерывно, обрушивается лавиной; он превращает улицы в белые пуховые перины; а по ночам показывает незабываемый балет — снежные хлопья медленно пролетают, кружась, мимо тысяч залитых светом окон зимнего Эрмитажа. Рождественский пост ознаменовался грандиозными гуляньями. Толпы, больше походившие на сборища черни: пьяная знать, надменные князьки, спотыкающиеся генералы — все ходили по театрам, смотрели рождественские пьесы и оперы, танцевали на публичном дворцовом балу в присутствии императрицы, выглядевшей тоже по-новому.
Здесь также все стало другим, и досюда добрался новогодний мрак. Не все в порядке в городе. Снег, сперва очистивший Петербург от осенней грязи, сейчас пленил, оккупировал его. Лошади скачут по улицам, а с морд у них свисают белые бороды. Моча под их копытами превращается в желтые кирпичи. Кареты поставлены на огромные полозья. Длинные сани с провизией волочатся через Ладожское озеро. Балтика замерзла намертво, и связь с Европой, на которую город так стремится походить, прервана. Философ совершил ошибку: в глубь России надо было ехать раньше, пока позволяла погода. Теперь же намело такие сугробы, что путешествие возможно только в случае крайней необходимости, а пожилому человеку с нежным организмом лучше от него отказаться вовсе. Разве что он решится прожить в России до лета, и тогда уж своими глазами осмотрит в подробностях место действия выдуманной им Утопии.