В фиордах, где не заходит солнце
Шрифт:
Итак: шестьдесят девять суток — тьма, сорок семь — сумерки, сто двадцать два дня — привычные для жителей средних широт утра, дни, вечера и ночи, и сто двадцать семь суток — непрекращающийся день. Замечательный день Шпицбергена. До вечера еще очень далеко.
В фиорд входит большое пассажирское судно «Конг Олаф» («Король Олаф») — название можно легко прочитать, хоть расстояние порядочное. Это теплоход с туристами из Норвегии. «Конг Олаф» делает широкий полукруг по рейду, давая своим пассажирам возможность посмотреть на Баренцбург. Трижды приветственно гудит и удаляется. Наш углевоз, тот, что застрял в капусте, и стоящий у причальной стенки «Коммунар», отвечая на приветствие, тоже дают по три гудка.
Сразу чувствуется
Итак, я в Баренцбурге. У меня есть крыша над головой, вещи разобраны, я помылся, переоделся. Первый визит, «визит вежливости», как положено, следует нанести представителю своего государства — консулу СССР на Шпицбергене. Отправляюсь в консульство.
Время в уютном кабинете консула бежит незаметно. Закончили все формальности, поговорили о делах Большой земли, сердечно попрощались. Вышел из консульства и по мощенному досками тротуару спускаюсь вниз. Собираюсь заглянуть кое в какие учреждения, познакомиться с теми, кто поможет мне выполнить мою программу. Глянул на часы. Батюшки! Ведь уже вечер! Рабочий день кончился. Солнце высоко. Небо ясно. Но делать нечего — отправляйся ужинать — и на боковую.
Столовая Баренцбурга — своеобразный клуб. У ее дверей висят объявления о времени отплытия очередного корабля, чтобы люди успели отправить письма домой. Здесь встречаются друзья, можно поговорить о делах, узнать все важнейшие новости. Нужно с кем-нибудь встретиться — иди в столовую, обязательно найдешь того человека.
Столовая — это кают-компания. Заказывать ничего не надо. И платить тоже. Пришел, взял, что по вкусу, и ешь. Ешь сколько хочешь. Стоят блюда с закусками — бери тарелку и накладывай себе. И супу наливай хоть пятнадцать тарелок, и второго, и десерта… Короче говоря, каждый житель Баренцбурга — полноправный член большой кают-компании полярной станции. Только на обычных полярных станциях живет человек тридцать-шестьдесят, а здесь больше тысячи. И действует эта столовая почти беспрерывно. Когда ни придешь — накормят. Только где-то к полуночи закрывается — надо же убрать, помыть, сварить новую еду. А если собираешься куда-нибудь отправиться в поход — ну на лыжах там или просто погулять, — тоже иди в столовую. Так, мол, и так, «боюсь, проголодаюсь». Тебя заботливо соберут и в такое путешествие, обеспечив всем необходимым. Вот только спиртного — норма. Бутылка в месяц на человека, и ни глотка больше. Железно. И правильно.
В первые по приезде дни старожилы разглядывают меня, словно пришельца с другой планеты, где зеленеют деревья, где в воде рек можно спокойно купаться, где много яблок и прочих радостей. И я, в свою очередь, присматриваюсь к этим еще неведомым мне людям — таинственным покорителям Севера. Однако ничего загадочного в них нет. Обыкновенные, приветливые и простые парни. Знакомства завязываются быстро. И скоро я становлюсь «баренцбуржцем».
В столовой часто встречаюсь с пожилым серьезным человеком — начальником шахты Алексеем Дмитриевичем Емельянниковым. Он молчалив, сдержан. Разговаривает спокойно и тихо. Ни разу не довелось мне слышать, чтобы он повышал голос или размахивал руками, убеждая в чем-нибудь собеседника, а тем более прикрикнул на кого-то из подчиненных. Чего не скажу о хозяйственниках. Вероятно, у завхозов и кладовщиков такое уж свойство характера — горячие люди.
От Алексея Дмитриевича узнал я, что нижние горизонты шахт Баренцбурга опускаются в землю на глубину до восьмисот метров. Что в каждой смене сто двадцать человек и добывается здесь в год примерно двести пятьдесят тысяч тонн топлива. Зимою уголь складывают в бурты, накапливают, а как начинается навигация — отправляют в Мурманск или Архангельск. Работа сложная и трудная. Остров. Дальний Север. Полярная ночь. Всего и не перечислишь: «Поживете — увидите».
Тут же, в столовой, приобрел я себе и отличного опекуна: управляющего делами всего Баренцбурга, завхоза над завхозами — Василия Спиридоновича Саглая. Это ярко выраженный хозяйственник — помощник начальника шахты по общим вопросам. А этих «общих вопросов» в Баренцбурге хоть пруд пруди! Поэтому Василий Спиридонович, или, как тут за глаза именуют его «Спиридоныч», заглядывает в столовую на считанные мгновения — «подзарядить аккумуляторы», и снова за работу. Оглянуться не успеешь — его уже нет за столом, уже в порту, у складов. Поскольку у меня к нему дело, тороплюсь вниз, к складам. А Спиридоныч уже на горе, запряг трактор и какой-то старый столб выворачивает. День-деньской в бегах. Другой раз лишь вечером можно с ним поговорить по душам. Намотается, устанет и благодушествует, что схлынули заботы дня. «Прославьте, — просит меня, — труд снабженца! А то все над нами только подшучивают или, хуже того, кроют почем зря. Попробовали бы сами…» Где уж мне, милый Василий Спиридонович, ни бумаги, ни умения не хватит. Удивляюсь только, как его к вечеру еще ноги держат. Энергичный человек, чернобровый, голосистый, заводной…
А вот еще один новый знакомец — полная противоположность Спиридонычу, — всегда приветливо улыбающийся в темную бородку Анатолий Никитич Чернов, ветврач из-под Тулы. Он здесь чудеса творит: «пасет коров за семьдесят восьмой параллелью».
А знаете, действительно есть в этом какое-то чудо: ходят коровки на фоне вечных ледников, машут хвостами и пасутся. Так ведь нету тут почти никакой травы — лишайники, мох да камни! А во-вторых: зачем хвостами махать? Ни мух, ни слепней. За два летних месяца видел я тут всего двух комаров.
Норвежцы, посещающие Баренцбург или Пирамиду, дивятся, пробуя свежее, ароматное парное молочко.
А это все Анатолий Чернов. На его попечении шестнадцать дойных буренок, два быка, молодняк, тысяча кур-несушек, свиноферма. Свиней здесь откармливают из такого расчета, чтобы иметь в месяц не менее пяти тонн свежего мяса. Вот и посчитайте, сколько голов надо держать. Не маленькое хозяйство! Заходил я на фермы и на птичник — петухи орут, куры кудахчут, свиньи похрюкивают, поросята визжат, коровы мычат… На крышах ферм сидят рядками белые чайки, а неподалеку белеют вечные ледники. У нас при фермах голуби, воробьи да вороны, а здесь чайки. Где отходы с кухни и корма, там и они.
— Наше-то стадо не самое северное, — умеряет мои восторги Чернов. — Пирамидское — это да! Он ведь севернее нас на несколько географических минут. Наверно, коровы из Пирамиды — чемпионы. Что-то не слышал я, пасутся ли коровы где-нибудь севернее. У нас на Шпицбергене — нет. Не знаю, может, в Гренландии?
— Вы что ж, на самом деле пасти их гоняете?
— Какая уж там пастьба. Так, потеха — хвостами на воле покрутить. У коров такой уж обычай — пусть ни мух, ни комаров, а хвостами помахать надо.
Должны коровы гулять, — уже серьезно заканчивает он. — Иначе хуже доиться станут. А так не можем жаловаться. По две с половиной тысячи литров дает каждая в год, а то и больше. Кормим, конечно, привозным. Хочешь — не хочешь, а сюда, брат, все завозить приходится.
Да, тащить корма на край света (в полном смысле этого слова!) — дело не дешевое. Однако стоит себе представить, какая это вещь — стакан парного молока или свежее яичко в самый разгар полярной ночи, и сразу забываешь о «рентабельности».