В глубине Великого Кристалла. Легенда о Хранителе
Шрифт:
Галька опять улыбнулся:
– Это ты военный. А я пока не решил.
Наутро Галька ушел из форта. Рано, до побудки. Оставил на кровати форму барабанщика, надел старые штаны и голландку и ушел.
Никто не знает куда. Следы его в этой истории теряются. Одни говорят, что он отправился в столицу, где учился старший брат. Другие – что просто пошел бродить по дорогам, искать…»
– Что искать? – слегка недовольно спросил мальчик.
– Кто его знает. Может, приюта… желтого окошка, вроде того, которое наклеил на кристалл мадам Валентины Лотик. А то ведь как получается: Вселенная – она, конечно, общий дом, но у каждого ли есть в этом доме свой угол и окошко с огоньком?.. Впрочем, слышал я еще одну версию. Будто Галька ушел из форта с капитан-командором Крассом.
– Значит, Красс бежал?
– Нет, здесь проще. Он и Бенецкий дали подписку не участвовать больше в этой войне, и фан Риген их освободил. Бенецкий отправился к семье, а Красс… кто его знает.
– Может, он стал опять командовать клипером? А Галька сделался юнгой?
– Ты знаешь, это тоже вариант. Хотя, пожалуй, излишне романтический… А точно ничего неизвестно. Жители Реттерхальма, благодарные Гальке за спасение города, воздвигли ему памятник.
«Местный скульптор вылепил Гальку из глины в натуральный рост. Потом отлил из бронзы. И поставили Гальку на низком, почти незаметном постаменте, на краю обрыва. Впереди бастиона. Хорошо получилось. Галька стоял в своей старой голландке с закинутым на плечо галстуком, в мятых штанах с пуговицами у колен, босой, с неровно подстриженными, упавшими на уши волосами. Чуть исподлобья смотрел на реку, где за островом ржавел на сваях монитор со своей чудовищной мортирой.
Всем памятник нравился. Только Вьюшка говорила, что осенью и зимой Гальке холодно. Когда она приходила в форт, обязательно набрасывала бронзовому Гальке на плечи белую куртку. Вернее, китель. Его забыл в камере капитан-командор Красс. У кителя были тяжелые медные пуговицы, их любил разглядывать Лотик. А потом одну даже оторвал украдкой. Лотику нравилась эмблема на пуговице: якорь, за ним скрещенные шпаги, а сверху – не то корона с острыми зубцами, не то встающее из-за горизонта солнце.
Лотик вместе с Вьюшкой часто бывал в форте. Майор Дрейк уговаривал его записаться в барабанщики, когда подрастет, и Лотик обещал подумать. Но скоро форт разоружили, а гарнизон перевели в крепость Ной-Турм: город стало не от кого охранять. Да и незачем.
Реттерхальм начал стремительно пустеть, а затем его не стало и вовсе…»
– Почему? – спросил мальчик.
– Много причин… После сильных дождей в ту осень пошли на холме сильные оползни, дома стали разрушаться… Молодежь не хотела оставаться в Реттерхальме, считала его глушью. Население старело и таяло. Мосты и замки рушились… А главная причина, пожалуй, в том, что города, которые предали своих детей, долго не живут.
– Даже если одного?..
– Даже если одного, – тихо, но строго сказал Пассажир.
– А Углич? – будто самому себе прошептал мальчик. Пассажир не удивился.
– Углич не предавал царевича. Его предали бояре, кучка негодяев. Город здесь ни при чем.
– А от Реттерхальма ничего не осталось? Даже развалин?
– Может быть, камни да фундаменты. Но все поросло лесом.
– Но вот вы говорите: город предал Гальку… А они ведь потом… ну, исправились. Даже памятник поставили?
– Памятником разве откупишься? Впрочем, он-то как раз сохранился.
– Печальный какой-то конец, – вздохнул мальчик.
Пассажир развел руками – в одной тетрадка, в другой очки.
– И это, значит, вся история? – с какой-то еще надеждой спросил мальчик.
– Вся… По крайней мере, на сегодня. Давай-ка, голубчик, спать. Середина ночи.
Пока Пассажир читал рукопись, пароход один раз отходил от пристани. Но сейчас опять стоял с заглохшей машиной.
– Когда же я попаду домой… – шепотом сказал мальчик.
Пассажир выключил свет. Мальчик повозился, устраиваясь под одеялом. Он повернулся к стенке и стал уходить в зыбкий мир полусна: когда знаешь, что не спишь, но видения уже ярки и осязаемы.
Мальчик умел быть хозяином в этом мире. Он перенес себя на солнечный пустырь, где росли подорожники, дикая ромашка и одуванчики. В траве валялись разбитые фанерные ящики. Прыгали воробьи, неподалеку резвились малыши. Мальчик сел на ящик, подозвал к себе Майку.
Это была не нынешняя Майка, а поменьше, пятилетняя. Мальчик посадил ее к себе на колено. Почти машинально и незаметно для сестренки ладонью скользнул вдоль ее позвоночника (он похож был на крупные, проступившие под платьицем бусы). Не толкнется ли в ладонь упругий тревожный комочек? Еще не боль, а предвестие боли, о которой пока Майка и сама не ведает?
Нет, сегодня все хорошо. Мальчик взял светлую косу с пушистой кисточкой на конце. Пощекотал Майкин нос. Она сморщилась, чихнула. Шутливо ткнула брата кулачком. Засмеялась – теплая, живая, легонькая. А потом насупилась:
– Ты почему уехал?
– Куда?
– В Лисьи Норы! «Куда»… Не притворяйся.
«Но ведь я еще не уехал. Это будет потом. Пока еще все в порядке», – хотел объяснить мальчик. Однако он понимал, что ничего не в порядке. Эта Майка, прибежавшая к нему в ласковом и тревожном полусне, все знает и понимает. Вот она, кстати, сделалась уже старше. Как нынешняя, семилетняя.
Мальчик растерянно взялся за нижнюю губу. Майка хлопнула его по руке:
– Оставь эту дурную привычку! Сию же минуту!
Это были ее любимые слова. Если рассердится, то к месту и не к месту: «Сию же минуту!»
Но сейчас она только притворялась, что сердится. Она просто за него беспокоилась.
– Почему ты сбежал в Лисьи Норы? А?
Сейчас не было ни смысла, ни сил обманывать. И мальчик с прихлынувшей горечью прошептал:
– А ты… только все время с ней. Все «мама» да «мама»… Конечно, ты нашу маму не помнишь…
Она смотрела внимательно и по-взрослому. И так же по-взрослому сказала:
– Глупенький… А что же мне делать?
Он потянулся к губе, спохватился, закусил ее. Потом шепотом спросил:
– А мне?
А глаза у Майки были ну в точности мамины. Майка опустила ресницы и вполголоса проговорила:
– Сперва отсюда сбежал, потом из Лисьих Нор. Знаю почему.
Настоящая Майка ничего знать не могла. Но мальчик не заспорил. Покорно спросил:
– Почему?
– Сам знаешь… Она вовсе не вредная. И не строгая. Анна Яковлевна… Наоборот… Ты просто испугался, что привыкнешь к ней, как я к ма… к тете Зое… Ну, ты что? Ну, перестань… Сию же минуту!