В годы большой войны
Шрифт:
Все это было действительно так. Гиммлер продолжал:
«Фюрер может дать Гейдриху любое секретное поручение, даже акцию против евреев, которую не мог бы выполнить никто другой».
«Значит, — сказал я, — для истребления евреев вы использовали человека той же национальности и он действовал по вашему указанию?» — «А вы как думаете? — ответил Гиммлер. — Вы читали Макиавелли? Вы думаете, времена изменились?»
Карл Гиринг продолжал читать. Вот страница, попавшая сюда, очевидно, из старых записей доктора Керстена, того времени, когда Рудольф Гесс находился еще в Германии и только собирался лететь в Лондон для тайных переговоров с британским правительством.
«Я посетил Гесса по его просьбе, — писал доктор Керстен, — прошел в кабинет, но там никого не было. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, я заглянул туда и увидел Гесса, лежавшего на просторной деревянной кровати. Над ним с потолка свисал огромный магнит. Под кроватью виднелись другие такие же магниты. Гесс приблизил палец к губам, призывая
Дальше в записках Керстена речь шла о Гитлере. Так же как и все окружавшие его лица, фюрер был суеверен, верил в приметы, в гороскоп, придавал значение расположению звезд, определял судьбу по линии рук. Судя по линиям рук, судьба предвещала ему большие удачи, но линия жизни внезапно обрывалась. Значит, он умрет молодым. И это не давало ему покоя…
Криминального советника все интересовало в записках Керстена, но сохранить для себя он мог немногое — не было времени. Единственное, что мог сделать Гиринг, — переснять на микропленку наиболее важные страницы из дневника. Для этого он отрывался от чтения, выходил в лабораторию рядом со своим кабинетом, делал снимки и снова возвращался к запискам.
Вдруг Гиринга, как несколько дней назад, снова охватила слабость. Он вспомнил совет доктора Керстена — сварил кофе, добавил коньяк и выпил залпом. Через минуту почувствовал себя бодрее. «Помогло! Значит, Керстен прав, — успокоил себя Гиринг. — Просто усталость… Закончим с капеллой, сразу уеду отдыхать».
В комнате было душно, сквозь зашторенные окна не проникал ни воздух, ни свет. Чтобы совсем прийти в себя, Гиринг погасил настольную лампу, потянул штору, которая скользнула вверх, едва он коснулся пружины. Часы на площади светились синим маскировочным светом, стрелка перешла за полночь. В комнату ворвалась волна прохладного воздуха. Гиринг вздохнул глубоко, полной грудью, вздохнул еще раз, немного постоял у окна и опустил штору. Ощупью нашел выключатель. Снова сел за папку Керстена и вдруг прочел такое, чего даже он, старый криминальный советник, не мог себе представить. В дневнике Керстена речь шла о Гитлере.
«Гиммлер нервничал и был взволнован, его что-то мучило, и я спросил его об этом. На вопрос он ответил вопросом:
«Скажите, Керстен, взялись бы вы лечить человека, страдающего тяжелыми головными болями, головокружениями, бессонницей?»
«Конечно, но я должен осмотреть больного, определить причину заболеваний».
«Я скажу вам, о ком идет речь, — ответил Гиммлер, — но вы обязаны дать клятву, что никому не обмолвитесь об этом…»
Гиммлер достал из сейфа черный портфель, вынул из него рукопись и сказал: «Прочтите. Это секретный документ о болезни фюрера».
В докладе было двадцать шесть страниц. С первого же взгляда я понял, что написан он на основании истории болезни Гитлера того периода, когда тот лежал в госпитале в Пазевальке. Как видно из материалов, Гитлер в молодости, еще солдатом, перенес отравление ядовитым газом. Его плохо лечили, и даже возникла опасность, что он навсегда лишится зрения. Но симптомы болезни явно походили на заболевание сифилисом. Из госпиталя больного выписали, — по-видимому, он поправился. Но в 1937 году у Гитлера вновь проявились признаки той же болезни.
В начале сорок второго года стали наблюдаться явления такого же характера, не оставлявшие сомнений, что Гитлер страдает прогрессивным параличом. Налицо все признаки, кроме двух — неподвижности взгляда и нарушения речи.
Я вернул Гиммлеру доклад и сказал, что, к сожалению, ничего не могу в данном случае сделать, так как моя специальность — терапия, а не психиатрия. Гиммлер, желая знать мое мнение, спросил, что можно предпринять в таком случае.
«Назначили Гитлеру какое-то лечение?» — спросил я.
«Конечно. Его личный врач Морелль делает ему инъекции, которые, как он утверждает, замедляют развитие болезни и помогают фюреру сохранять работоспособность».
«Но где гарантия, что это действительно так? — возразил я. — Современная медицина не располагает лекарствами против прогрессивного паралича».
«Я тоже так считаю… Но это не обычный пациент, а фюрер великой германской империи, которая ведет борьбу не на жизнь, а на смерть, борьбу, которую можно выиграть только во главе с фюрером. Он единственный, кто может осуществить задачу. Когда я думаю, что фюрер послан нам провидением, я не могу поверить, будто нет возможности спасти его! А тут приходит Морелль и заявляет, что может помочь фюреру. Я знаю, что вы скажете, доктор Керстен. Скажете — нужно положить его в психиатрическую лечебницу и исследовать… Но это невозможно сделать. Представьте себе, какое впечатление это произвело бы на немецкий народ, за границей… Иностранные разведки через несколько дней имели бы точные сведения обо всем, даже если будет названа какая-то другая болезнь. Немецкий народ, солдаты узнают об этом из сообщений вражеского радио. Вот почему я решил поверить Мореллю. Если бы ему только удалось сохранить фюрера до тех пор, пока мы выиграем войну!»
Гиммлер взял у меня доклад, положил снова в портфель и запер в сейф. Я уже собирался уходить, когда он сказал:
«Теперь вы понимаете, чем я обеспокоен. Мир смотрит на Адольфа Гитлера как на сильного человека, таким он должен войти в историю. Великая германская империя после войны будет простираться от Урала до Северного моря. Это будет величайшей заслугой фюрера».
Теперь
«Вам об этом сказал рейхсфюрер?! — воскликнул Брандт. — Вы не понимаете, какой опасности подвергаетесь! Вы, иностранец, знаете нашу сокровеннейшую тайну!»
Я успокоил его, а Брандт сказал, что, кроме Гиммлера, об этом известно очень немногим, в частности Борману, возможно, Герингу».
Через неделю Керстен сделал еще одну запись на ту же тему — о болезни Гитлера:
«Сегодня я снова обсуждал с Гиммлером доклад о болезни Гитлера. Он сам спросил меня — не пришла ли мне в голову мысль, как помочь Гитлеру. Я посоветовал провести курс лечения малярией. Гиммлеру постарался объяснить, что над всем немецким народом нависла ужасная угроза — им управляет человек, больной прогрессивным параличом. Это самое худшее, что может быть во время войны, когда Гитлер принимает решения самовластно, по собственному усмотрению… Я объяснил Гиммлеру, что болезнь повлияет на мозг, произойдет ослабление умственных способностей, утратится критическое отношение к действительности. Как одно из проявлений болезни возникнет мания величия.
Я не понимал, как Гиммлер мог оставить Гитлера на попечение Морелля. Он сам, говорил я, принимает на себя страшную ответственность, допуская, что могут отдаваться приказы, которые продиктованы человеком, страдающим такой страшной болезнью. Кто может разобрать, отдаются ли приказы в момент просветления или обострения болезни. А приказы определяют судьбу миллионов…
Гиммлер на это ничего не сказал. Я стал более откровенен и сказал, что он должен считать Гитлера больным человеком, согласиться с мыслью, что он уже не тот фюрер, которого Гиммлер когда-то знал.
«Я об этом думал, — ответил Гиммлер. — Вы рассуждаете логично, но практически дело куда сложнее. Я уже говорил вам, что мы проиграем войну, если фюрер выйдет из строя. Поймите, мы не можем на переправе менять лошадей посреди реки».
Я возразил Гиммлеру: «Не могу понять, — разве при авторитарном режиме трудно заставить народ принять такие вещи… Не надо забывать и министра пропаганды, он достаточно ловок, чтобы объяснить все, что нужно. Немцы, как и союзники, отнесутся, скорее всего, к смене Гитлера как к реальной возможности заключить мир, которого все ждут».
«Это верно, — согласился Гиммлер, — но мы находимся в тупике. Воля фюрера — смотреть смерти в глаза и назначать своего преемника. Вокруг будущего преемника немедленно разгорится жестокая схватка между армией и партией. Это сказалось бы катастрофически на положении внутри страны».
«Но, господин рейхсфюрер, — продолжал я убеждать, — в ваших руках войска СС, у Геринга — военно-воздушные силы. Если вы объясните положение группе виднейших генералов, сообщите, что фюрер тяжело болен и в интересах нации он должен отказаться от своего поста, все с благодарностью и одобрением воспримут ваше предложение, как акт, достойный мудрого государственного деятеля. Не забывайте, господин Гиммлер, — добавил я, — новый фюрер прежде всего должен добиваться заключения почетного мира. В этом генералы, несомненно, поддержали бы вас».
Карл Гиринг устало откинулся в кресле, закрыл глаза. Если бы сейчас он, криминальный советник, взглянул на себя в зеркало, он ужаснулся бы при виде своего отражения. Но зеркала не было, и он чувствовал лишь непреодолимую усталость. Гиринг налил в чашку остывший кофе, бросил кусок сахара, добавил коньяк. Отличное лекарство прописал доктор Керстен! С удовольствием выпил.
«Выходит, что господин Гейдрих и доктор Керстен гнут в одну сторону! — усмехнулся Гиринг. — Оба обхаживают Гиммлера… Его не трудно уговорить стать новым фюрером…»
Конечно, Гиринг прочитал предсказания гороскопа, подготовленного Вульфом, и пояснения, которые должна сказать гадалка. Все получалось как надо. «Неизвестное лицо», за которым скрывался Гиммлер, имел по гороскопу счастливейшую судьбу. В день его рождения небесные светила расположены так, словно родился царский отпрыск. В подтверждение Вульф приложил гороскоп саксонского короля Генриха Птицелова. И получалось, что гороскопы «неизвестного» и древнего саксонского короля удивительно схожи даже в деталях…
Вульф позаботился о предсказаниях тоже, он расписал все заранее — человек, обладавший таким удивительным гороскопом, призван занять место своего повелителя, дабы приумножить славу его и деяния… А прорицания, которые должна сделать гадалка, сводились к тому, что нельзя испытывать судьбу и нельзя уклоняться от жребия, который по воле провидения пал на «неизвестного венценосца»…
Теперь криминальному советнику Гирингу предстояло найти возможность передать Анне Краус подготовленный для нее текст прорицания и получить его обратно. Для этого требовалась встреча с гадалкой по рекомендации одного из ее проверенных клиентов — ведь официально гадание, составление гороскопов в Германии были запрещены.
Гиринг намеревался еще проявить микропленку, но передумал — уж слишком устал он, и ничего не случится, если сделает это завтра. Он извлек из аппарата заснятую кассету, сунул в алюминиевую ампулу и вместе с записками Керстена положил в несгораемый шкаф. Перед тем он еще подержал кассету в руке, словно грея ее своим теплом, и негромко пробормотал:
«Пригодится!.. Эта пленка погибнет только со мной…»
Криминальный советник еще не знал, что он обречен и дни его сочтены.