В голубых снегах
Шрифт:
IX
— Вот так номер! — удивилась Росси. — Может, вправду испугался?
Марийн забормотал что-то себе под нос. Он растерянно проводил Кашека глазами, и губы у него задрожали. Казалось, еще немного, и он расплачется. Неужели Кашек струсил? Уже само подозрение потрясло его больше, чем ругань. Нет, не мог он согласиться с этим чудовищным предположением Росси. И он ринулся в бой.
— Кашек сдрейфил?.. Ты что! Да никогда в жизни! Чего ему бояться? Кашек ничего на свете не боится!
— Что ж он тогда ушел? — буркнула Росси.
— Ты его и довела: все из-за каких-то дурацких бутербродов, — устало заметил Йенс.
Он отвернулся и начал гнуть ржавую сетку, чтобы свернуть покомпактнее — так она никому не повредит. Одному справиться не удалось — помогла Ликса: она прижала к полу пружинившую сетку, а Йенс растоптал ее. Наконец она расплющилась и им удалось спрятать ее в пазу между бревнами. Там ни один зверь на нее не наткнется.
— Не струсил Кашек! — упорствовал Марийн, отчаянно глотая слезы. — В таких вещах он побольше вашего понимает, знает, что может случиться… и как лучше…
Внезапно он выбежал наружу, из-за облаков снова донесся гул реактивных двигателей. Нарастая, он ненадолго заглушил все другие звуки.
Марийн остановился неподалеку от сарая и с надеждой стал всматриваться в заснеженный кустарник. Неужели Кашек не слышит самолет? Конечно, он тоже остановился, закинул голову, прикидывает, какой это рейс, судя по времени. Может, он уже не сердится на них? Может, вернется?!
Но снежные заслоны не шелохнулись. Только невидимая сойка опять сердито и отрывисто крикнула, когда гул наконец растворился вдали.
— Смылся! — объявила Росси.
Она безуспешно дергала замок «молнии» на куртке: застежка перекосилась, и теперь ничего не получалось — заело.
— Умотал!.. — повторила она. — Вот так, за здорово живешь… и нет его!
Марийн возвратился, сел на нижнюю перекладину лестницы и, закрыв лицо, тоненько, едва слышно заплакал.
— Да ладно тебе, Хильмар! Не плачь, — стал утешать Йенс, тронув его за плечо. — Кашеку с самого начала не хотелось сюда идти. Он же совсем по-другому смотрит на это — не так, как я. А с нами пошел за компанию, просто из солидарности.
— Ну, знаешь! — возмутилась Росси, отпуская наконец непослушную застежку. — Кому нужна такая солидарность? Кому? И когда? Может, только на линейке в школьном дворе, когда все стоят в чистеньких пионерских галстуках, а директор знай себе рассказывает, как стать самым-самым смелым, самым-самым стойким?! А сейчас, выходит, не нужна солидарность, когда от нее столько зависит, когда всем надо держаться вместе? Вон Ликса набрала воды в сапог и могла бы еще как разнюниться, а она…
— Ну, хватит уж об этом!.. — слабым голосом попросила Ликса.
— Хороши же мы будем, если косуля погибнет из-за того, что у нее на ноге остался кусок сетки, — с горячностью продолжала Росси. — А если охотники найдут ее мертвой здесь, в двух шагах от нас? Местные охотники — наш папа, например, или директор школы, или ветеринар, или отец Марийна? Они нас спросят, почему мы поленились потратить лишних четверть часа — проверить, избавилась косуля от проволоки или нет? Одним словом — пошли!
— Кашек… подумать надо… — залепетал Марийн.
— Как по-твоему, оставить его тут одного? — нерешительно спросил у Росси Йенс.
Марийн сегодня уже убегал от них. Хорошо еще, что лед на речке выдержал, что остальные были рядом. В тот раз все обошлось. А теперь?
— Не стоит его бросать — еще заблудится здесь, — тревожился Йенс.
— Ничего, ничего: посидит здесь, успокоится, а там и мы вернемся. Дела-то всего на пятнадцать минут. Вот только до торфяника дойти… Ну, что?..
Росси связала концы куртки узлом. Йенс помялся и вопросительно взглянул на Ликсу.
У нее стучало в висках. Лоб горел. Хотелось прикорнуть в уголке, подремать. Может, появится у нее опять это самое второе дыхание, как тогда, в сосняке? Боясь, что Йенс начнет участливо расспрашивать, она не раздумывая солгала:
— Из-за меня незачем бросать все… До торфяника вполне дойду.
Марийн вскочил и, хлюпая носом, сказал:
— И я с вами…
— А как же Кашек?.. — улыбнулся Йенс.
— Ладно, потом разберемся, — распорядилась Росси.
Когда ребята вышли из сарая, снег уже перестал, ветер усилился. Он дул прямо им в лицо. Дорогой им раз послышался крик косули, но, где она, трудно было определить: шумел ветер, трещали сучья.
Вот и то место, где недавно рухнуло дерево. Кругом снег был усыпан сломанными ветками, хвоей, серовато-бурыми шишками. Где-то тут ребята в последний раз видели косулю. Правда, теперь отыскать ее след едва ли удастся. Здесь такие завалы, что не проберешься. Упавшие стволы, сломанные верхушки деревьев в чудовищном беспорядке громоздились между измочаленными кустами бузины, и над всем этим, как прежде, нависали сломанные бурей деревья, сцепившиеся верхушками. Грозно накренившись, они вздрагивали от любого порыва ветра. Кто знает, сколько они так простоят: часы? минуты?.. А может, несколько дней, пока не придут с мотопилой рабочие из лесничества.
— Пошли в обход, тут не пролезешь, — решил Йенс.
— А косуля за это время уже наверняка будет у торфяника, — нетерпеливо заметила Росси. — Там ее издали можно увидеть. Ну, ходу!
Марийн помалкивал и украдкой оглядывался назад. Наверное, вопреки здравому смыслу, все еще надеялся на чудо, что один человек вот-вот нагонит их. Йенс даже легонько подтолкнул его, чтобы Марийн не отставал.
Дети повернули влево и быстро пошли вдоль окраины бурелома. Им не раз попадались следы косуль. Однако, по-видимому, это были другие косули: их следы пролегли ровно, как по линейке. И главное, нигде на снегу не осталось борозды от проволочной сетки.
Чем ближе они подходили к опушке, за которой начинался торфяник, тем злее становился ветер. Опять они брели пригнувшись, проваливались в сугробы, совсем как утром, на поле, по ту сторону речки. Ликса тяжело переводила дыхание: ей трудно было угнаться за остальными. Ее лихорадило. Будь она дома, ее давно бы уложили в постель. Мама дала бы сразу всякие таблетки с непонятными названиями, вроде аминофеназона или берлицетина. Они у мамы всегда под рукой, в медицинской сумке. Мама и сама принимала их, когда ей случалось заболеть. Но все равно, заслышав телефонный звонок, она вставала и ехала по вызову к другим больным. Сколько раз Ликса рисовала себе, что это она мчится ночью на тряском мопеде, в защитных очках поверх головного платка, крепко сжимая руль в руках. Александре Куль всего одиннадцать лет, а она свое дело знает! Ликса хотела бы стать такой, как мама, — отзывчивой, всегда готовой помочь людям. Вот и сейчас Ликса думала о ней.