В гостях у сказки, или Не царевна лягушка

Веселова Янина

— Маша в своем праве была! — с сердцем вступилась за подруженьку Меланья. — И в своем дому! Ей никто в постельных делах не указ. Не люб ей Подколодный, значит, так и надобно!

— Вот именно! — поддержала Настя. — Нечего всяким…

— Погодите воевать, девки, — остановил их домовой. — Не дослушали дядьку Корнея, а туда же. Я ж про что разговор веду? Про то, что нельзя мужиков, а особливо бабников так вот резко выгонять. Потому как возвернутся они, за живое задетые. Угрем склизким извернутся, из шкуры вылезут, но к бабе в сердце и в постель вползут, а уж потом сами уйдут. По собственному, так сказать, хотению. Да

еще и дверкой на прощание хлопнут. Так что готовься, Маруся, покою тебе не будет.

— А ведь правда, — невесть чему обрадовалась Малашка.

— Так ему и надо, — воинственно сжала кулачки Настя.

— Ну, теперя пойдет веселье, — подвел итог дядька Корней. — Садитесь завтракать, красавицы. Солнышко высоко уже, дела никто не отменял.

— И вечный бой, покой нам только снится (А. Блок), — вспомнила школьную программу Марья. До чего же просто все было тогда. Жизнь была однообразной, понятной и скучной. ’Зато теперь мне весело/ — мысленно хмыкнула она. И все же тут ее место, тут, а не в далекой, подернутой туманом воспоминаний Россоши. — Дядька Корней, а скажи-ка мне, сколько лет Аспиду.

— Сто двадцатый пошел, — посчитав что-то на пальцах ответил домовой. — Молодой совсем еще. А чего вы так удивленно смотрите на меня, девки? Не знали штоль?

’Кащею сто семьдесят пять, Горынычу сто пятьдесят, а Подколодный мальчишка совсем, сто двадцатый не разменял еще. Сопляк, млин,' — крутилось у Марьи в голове целый день. Вот вроде бы к волшебству привыкнуть должна, сама в лягушках на болоте комарами закусывала, а поди ж ты, удивляется на такое долгожительство. ’А, впрочем, что тут странного? Подколодный же — змей, ему положено долго жить. Вон крокодилы безо всякой магии по сто лет живут, не тужат/ — ей вспомнился виденный по телевизору репортаж о праздновании ста десятилетия гребенчатого долгожителя — гордости какого-то зарубежного зоопарка.

ПродаМан

картинка

Правда соотнести пятиметрового монстра со своим нечаянным любовником у Маши никак не получалось.

— А ведь он же еще и в дракона превращается, — с опозданием дошло до Облигации ближе к обеду. — На фиг, на фиг мне такое счастье, — передернулась она. — Не дай бог увидеть, поседеешь преждевременно.

— С кем это ты разговариваешь? — послышался голос давешней именинницы.

— Любаша? — вздрогнула Марья. — Напугала. Как кошка подкрадываешься.

— Да, я такая, — задрала нос царевна. — Грациозная и прекрасная, — демонстрируя свою правоту, она медленно-плавно покружилась. — Правда на глобус похожа, но этот так… ерунда и мелочи жизни, — она заразительно рассмеялась. — А ты чего такая вздрюченная, случилось чего?

— Да так, — махнула рукой Маша. — Ты сегодня пораньше? Проголодалась?

— Само собой, — Люба погладила выпирающий животик. — Нам нужно хорошо питаться.

— Тогда пошли на кухню, — заторопилась Маша. — Сейчас сообразим вам чего- нибудь на скорую руку.

— Погоди, — остановила ее царевна. — Не торопись, успеем поесть. У меня к тебе разговор, касающийся очень близкого мне человека.

Слова Любавы заставили Машу напрячься и внутренне ощетиниться: ’Неужели гадюк племяшку подослал? Вот же гад ползучий!' Вмешательства в личную жизнь она терпеть не могла. Сама никому под кожу не лезла, и другим не позволяла. Даже в юности, даже, когда ей плакались в жилетку. Выслушать, выслушает,

но с расспросами или, упаси Господь, советами не полезет. Ни к чему это. И вот, пожалуйста, дожила, сейчас ее будут жизни учить.

’Интересно, — прикинула Облигация, стараясь не показать охватившего ее возмущения, — меня сейчас похвалят за разумное поведение и осознание своего места или отругают за непочтительность по отношению к члену царской семьи?'

— Я знаю, что у тебя непростые отношения с мамой, — вдруг сказала Любава, чем совершенно сбила Марью с толку. ’Причем тут моя мамочка?' — в первый момент озадачилась она и только потом догадалась, что речь идет о царице.

Сообразив, что змеюк тут ни при чем, Марья радостно закивала. Мол, да, не заладилось у нас с царской супружницей.

Такая бурная реакция царевну не обрадовала, скорее удивила. Однако же от вопросов она воздержалась. Не до того, самой выговориться надобно.

— У меня с ней тоже не все гладко, — призналась Любава. — Все-таки я выросла в другом мире. И потом… Сложно мне к ней как к матери относиться. Я ведь взрослее ее. По годам и по уму, и вообще… Мама меня родила в девятнадцать и сразу уснула, а когда проснулась… — царевна смолкла и грустно посмотрела в окно. — Знаешь, я этого никому не говорила, тебе первой скажу. Не потому, что это тайна, не думай. Просто рядом с тобой легко, тепло, а с мамой…

— Любаш, ну зачем эти исповеди? — Маша присела рядом и взяла в руки похолодевшую узкую ладошку царской дочери. — Просто скажи, что нужно сделать, я помогу. Если смогу, — подумав, добавила она.

— Она никак не хочет или не может стать мне подругой, воспитание не позволяет, а я не могу ее беспрекословно слушаться — характер не тот и воспитание, много всего. Но я ее все равно люблю, Маш. Веришь?

— Да. Конечно.

— Помоги ей, как мне помогаешь, — посмотрела на берегиню Любава. — Она же сама ни за что не попросит, особенно тебя. А ведь от токсикоза загибается. И вообще по-полной мучается. На еду смотреть не может, от зеленого цвета ее укачивает, от синего голова кружится, настроение то и дело меняется. Мне ее так жалко.

— Я даже и не знаю, — растерялась Маша. — Царица-матушка у меня из рук не примет ничего.

— А мы ей не скажем, — оживилась Люба. — Просто домовые будут подавать маме приготовленное тобой, да и все! А продукты мы доставим, ты не думай. И порежем, и разделаем, и вообще. Только не отказывайся, Маш, пожалуйста.

— Все сделаю, но под вашу ответственность, — умыла руки Облигация, которой чисто по-человечески стало жалко склочницу Василису.

— Спасибо! — обрадовалась царевна. — Ты лучшая, Маш! Тогда прямо сегодня и начнем.

Сказано — сделано! Порция куриной лапши, овощной салат и паровой судачок, одобренные Любашей, отправились на стол царице-матушке.

— Хоть поест нормально, — за обе щеки уписывая кабачковую запеканку с рубленой телятиной, сыром и помидорками, радовалась за родительницу Любава. — Мммм, как же вкусно.

— Посмотрим, как оно все зайдет, — Маша была куда более осторожна в своих прогнозах.

И она таки оказалась права. О чем и поведал татуированный царевнин домовой.

— Она его туда, а оно все обратно, — бурно жестикулируя, докладывал он. — Миловаться мне с осьминогим конем Одина, если хоть что-нибудь царица-матушка удержать сумела. Фонтан ’Дружба народов' в натуре.