В Калифорнию за наследством
Шрифт:
— Это понятно.
— А если понятно, то надо немедленно начинать поиски следов Мартини здесь, в Париже. Согласен?
— Согласен.
— Теперь вопрос: веришь ли ты в то, что Мартини Фузиту стала бы завещать французу, к тому же живущему во Франции, свое никчемное жилище, расположенное в двенадцати тысячах километрах от него?
— А почему нет, если ничем другим она не располагала? Завещание — это акт верности и любви. Нельзя дать больше того, что имеешь.
— Но твой Смитт сказал, что она выглядела достаточно элегантно.
— Да.
—
— Я знал очень бедных женщин, которые вкладывали все свои пиастры только в тряпки!
— Ты собираешься что-то предпринимать, шеф?
— Что, по-твоему, я должен предпринять?
Жереми не отвечает, а начинает сосредоточенно терзать свою искалеченную ногу, и через некоторое время лицо его покрывается потом и становится похожим на маску из черного дерева.
— Ты не очень скучаешь в больнице?
— Скучать не приходится. Мое племя навещает меня ежедневно. Я даже сумел вселить нового жильца в свою Рамаде!
— Франция не забудет тебя! Получишь пособие, — вздыхаю я. — Кому и что ты хочешь доказать своей «черной ордой»?
— То же самое, что и Масиас своей рыжей!
— Инстинкт размножения — самое страшное бедствие мира, — нравоучительно говорю я Жереми и, пожелав ему дальнейших успехов на том же поприще, покидаю его.
* * *
Весна в этом году ранняя. Выйдя из больницы, я не мог не остановиться перед клумбой с первыми подснежниками. И в этот момент чья-то рука ложится на мое плечо. Пинюш!
Импозантный, в шубе, подбитой изнутри мехом, в каракулевой шапке, он похож на старого боярина, бежавшего из святой Руси от революционного трибунала.
Его желтозубая улыбка дарит мне порцию нежности.
— Как чувствует себя Отелло? — спрашивает он, кивнув в сторону больницы.
— Крутит педали и делает детей! — подвожу я итог своему визиту.
Я прощаюсь со старым хрычом, — хочу побыстрее посетить дом номер шесть в квартале Вожирар. Этот адрес в архиве факультета нашла Лиза — здесь в годы учебы проживала Мартини Фузиту.
Четырехэтажный дом в стиле тридцатых годов. Входная дверь более толстая и массивная, чем в феодальном замке.
Я вхожу в подъезд и останавливаюсь перед списком жильцов. Фамилия Фузиту в нем не значится.
— Вы кого-то ищете? — интересуется крепкая дама, вошедшая в дом следом за мной.
— Фузиту, — отвечаю я.
Толстуха поднимает глаза к потолку, с которого свисает массивный светильник.
— Это было так давно!
— Вы знали ее?
— Совсем немного. Мадам умерла в тот год, когда я начала работать здесь гардьеном.
— То есть?
Женщина начинает считать, загибая на руках пальцы, но, поняв что их недостаточно, оставляет в покое свои фаланги и восклицает:
— Я точно помню, что это было в тот год, когда Миттеран захватил власть в свои руки!
Я чуть-чуть корректирую знания своей собеседницы относительно того, как оказалась власть в руках нашего главы государства, так как не принято поучать тех, от кого хотят что-то выведать.
— Понятно! Она жила одна?
— Это была абсолютно одинокая женщина. Вдова. Муж ее покончил жизнь самоубийством, а еще раньше их единственная дочь уехала в Соединенные Штаты Америки. Несчастная женщина умерла от тоски. Она практически ничего не ела: только кофе с молоком утром и вечером. Она почти не поднималась с постели. Я заботилась о ней до последнего дня. Однажды утром, найдя ее без сознания, я вызвала скорую помощь. Мадам Фузиту увезли в больницу, где она через день и скончалась.
— Скажите, а она рассказывала вам что-нибудь о своей дочери?
— Ничего. Как-то пришло письмо на имя Мартини Фузиту. Мадам не стала его вскрывать и попросила меня отправить его обратно с пометкой «Адресат выбыл», добавив, что вот уже десять лет, как дочь ушла из дома. Я не стала расспрашивать ее, так как поняла, что ей трудно говорить на эту тему.
— А о своем муже она рассказывала вам?
— Только то, что он покончил с собой из-за своего честолюбия.
Печальная история! Я не могу оставаться равнодушным к чужим страданиям.
— А вы, случайно, не родственник этой семьи?
— Нет... Я зашел, чтобы сообщить о смерти дочери. Но, к сожалению, не осталось ни одной души, которая могла бы скорбеть об этой утрате.
* * *
Конечно же, маман отказалась от моего приглашения поужинать в ресторане, заявив, что у нее уже почти готова фасоль с бараниной. Но я все-таки убедил ее в том, что ее блюдо мы сможем подогреть и съесть позже.
Но соблазнила ее, несомненно, возможность полакомиться устрицами в ресторане «Мариус и Жанетт», они были слабостью моей Фелиции.
Маман быстро переоделась. Фиолетовое платье с аметистом в брошке, серое пальто с каракулевым воротником, немного краски, легкий мазок губной помады, — и вот она уже готова «на бал к герцогу».
Кокетливая и элегантная, она выглядела моложе своих лет. Однажды в кафе я был страшно удивлен, заметив, как какой-то старый хрыч пытается ухаживать за ней. Это было выше моих сил, и я решительно решил дать иной ход событию: я вылил свой стакан бордо в его тарелку и попросил как можно скорее скрыться с моих глаз, пообещав за это оплатить его счет. Моя старушка расцвела от гордости за такого скандального сына. Сын — ревнивец, такое встречается не так уж часто!
Открыв дверцу автомобиля, чтобы предложить маман занять в нем место, я увидел, как рядом с нами остановился «роллс-ройс» и из негр вывалилась целая орда: Пино, Берю, Маркиз и Феликс. Не выражая особой радости по поводу высадки такого многочисленного десанта на своей территории, я ждал объяснений.
— Я думаю, что мы вовремя! — ликует его сиятельство. — Вы уезжаете?
— Да, мы приглашены с маман на ужин к нашим друзьям, — сочиняю я.
— Мы ненадолго, — обещает мне Толстяк. — По два стаканчика вина на нос и разойдемся!