В Калифорнию за наследством
Шрифт:
Он оценивающе осматривает трех самцов со спущенными штанами, затем, преисполненный собственного достоинства, приближается ко мне.
— Это ваши люди? — спрашивает он меня.
— Это мои люди, — отвечаю я.
Он щелкает пальцами, и рядом с ним появляется юная особа, очень блондинистая, очень стройная, в очень широких черных шортах и в пиджаке из очень белой кожи.
— Анжелла, — обращается он к девушке (продюссер произносит «Ангюэлла»), — договоритесь о моей встрече с этим месье на завтрашнее утро.
— Хорошо,
Магнат вцепился в пуговицу моей куртки.
— Прикажите вашим феноменам одеть штаны и прекратить хвастаться своим оружием до особого распоряжения!
И ты знаешь что? Этот мужик меня настолько покорил, что я послушно пообещал ему:
— Хорошо, месье Леви.
Кинодеятель уже собрался было уйти, но задержался, увидев, что к нам подходит помощник директора отеля. Он предлагает нам немедленно убраться из гостиницы и считать себя счастливчиками, поскольку он не стал вызывать полицию.
Продюсер (он все-таки скрутил пуговицу с моей куртки и сжимал ее в ладони в качестве залога!) прерывает его монолог:
— Выселять таких необыкновенных людей из отеля — настоящее преступление! Вам никогда не сделать карьеру, Адлер! Я завтра же поговорю с директором отеля, моим другом Танербаумом!
Помощник директора начал бледнеть, исходить слюной, аплодировать коленями и обогащать букет запахов, забивший плотным облаком холл отеля «Сакраменто».
— Анжелла, — снова обратился к девушке продюсер международного класса, — устройте этих месье в «Резиданс де Малибю» и отмените завтрашнюю встречу. Я их увижу сегодня в конце дня!
Такова была его воля!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
К «Резиданс де Малибю» мы подъехали на двух шикарных «Линкольнах». Еще из автомобиля Анжелла позвонила в отель некоему Брюсу и распорядилась приготовить для нас пять номеров и плотный ленч.
Надо обладать необыкновенным даром слова, чтобы описать отель. Он заслуживает своего названия!
Наши друзья были уже здесь. Профессор сообщил мне, что прямо в «линкольне» Берю был подвержен повторному рецидиву своей страшной болезни. Их водитель поделился со своим коллегой впечатлениями о стихийном бедствии, постигшем автомобиль.
Виновник бедствия постарался сгладить впечатление, обратившись к водителю:
— Прощай, друг! Поверь, я искренне огорчен из-за своей выхлопной трубы! Не надо переживать! Заменить чехлы на сиденье не так уж и сложно!
Берю быстренько освободился от своих штанов, сунул их опешившему мажордому, а сам направился к белоснежному бассейну, в центре которого позолоченный дельфин с глупым взглядом выбрасывал струю воды.
— Я страшно не люблю купаться, — плюхнувшись в воду, прокричал он нам, — но надо же привести себя в порядок, не так ли?
Публичное омовение притягивает праздношатающуюся публику и обслуживающий персонал. Любопытно наблюдать, как нерядовое событие нарушает монотонность дней. Я уже рассказывал, как однажды в Сахаре у меня случилась поломка автомобиля. В Сахаре, среди лунных пейзажей, без единого намека на ближайшее жилье! Но уже через пять минут а был окружен двадцатью аборигенами. Так и здесь, мгновенно бассейн оказался в кольце желающих понаблюдать за тем, как в воде плескался голый мужик.
— Скажите, — спрашивает меня Анжелла, — это примат или настоящий человек?
— Я знаком с ним более двадцати лет, но так и не разобрался в этом! — признаюсь я ей.
Анжелла нарушает это волшебное зрелище, приглашая нас в здание. Задыхающийся от исходящего от штанов аромата, мажордом торопливо возвращает их вылезшему из бассейна владельцу. Но тот великодушен.
— Нет, друг, можешь оставить их себе! У меня есть другие, а эти я дарю тебе! — На полуслове Толстяк неожиданно замолкает, застыв в позе роденовского «Мыслителя». Лицо его прямо на наших глазах сморщивается, синеет, как поляроидная фотография на солнце.
— Что с тобой? — заволновался я, опасаясь худшего,
— Моя задница! — стонет Александр-Бенуа.
— Что с ней?
— Она горит, как будто я сижу в перцовом соусе! Не кислотой ли наполнен бассейн?
Я опускаю руку в воду.
Прохладная, хорошая вода!
— Но это невозможно! У меня все горит огнем! Невыносимо! О-йо-йо-й! О, сеньор! Святой Александр, Святой Бенуа, молитесь за меня! У меня начинается агония! Люди, сделайте же что-нибудь! Позовите доктора, врача, лекаря — кого угодно!
Толстяк вдруг подпрыгивает, и, осененный идеей, бросается к газону, плюхается задом на подстриженную траву и начинает елозить по ней, как это делают собаки. Крики его переходят в вопли, такие же жуткие, как в камерах пыток Святой Инквизиции.
— Пригласите доктора! — прошу я Анжеллу, а сам опускаюсь на колени около пострадавшего. — Покажи мне свое хозяйство, Толстяк!
Теперь мой черед вопить. Зрелище неописуемое! Внутренняя поверхность берюрьевских ягодиц — сплошная опухоль пурпурного цвета.
— Скверно? — спрашивает меня больной между двумя стонами.
— Этого не расскажешь, — отвечаю я.
Появляется Анжелла с баночкой какого-то крема и с перчатками из тонкой резины. Я подавляю отвращение и начинаю намазывать промежность страдальца, от чего тот усиливает свои крики во сто крат. Пино дает мне доводящие меня до тошноты советы. Феликс же и его «ассистент», решив что их присутствие здесь бесполезно, подхватывают чемоданы и уходят в свои апартаменты.
Только через полчаса появляется бритый налысо доктор в белом халате, в голубой рубашке, с толстыми золотыми кольцами на пальцах. Бросив беглый взгляд на зону поражения, он отбегает в сторону, — его тошнит. Вернувшись, он распоряжается немедленно госпитализировать нашего несчастного друга.