В Калифорнию за наследством

Дар Фредерик

— Эта скамейка мне что-то напоминает, — медленно произносит полуночница.

Я позволяю своей руке скользнуть под ее широкие шорты.

Как всегда дерзко, Антонио!

— Я знаю, где сделан этот снимок! — восклицает моя помощница.

Моя рука почти у цели!

— Что вам известно? — успеваю спросить я перед тем, как захватить губами сосок ее груди.

— Это скамейка влюбленных, — объясняет Анжелла. — Она известна на всем Западе. Установили ее еще в конце прошлого века. Два любящих друг друга человека, понимающих, что не могут быть вместе, решают

покончить с собой. Они покупают пистолеты, едут сюда. Садятся на скамейку и прикладывают пистолеты к своим вискам. Мужчина считает до трех, после чего они одновременно нажимают на курки. С тех пор скамейка стала объектом паломничества. Правда влюбленные уже не стреляются, а всего лишь садятся рядышком на скамейку и клянутся друг другу в вечной любви. Легенда утверждает, что после этого их союз будет обязательно счастливым.

— Это прекрасно, — шепчу я, приручая к своим рукам тело Анжеллы. — И где же находится такая романтическая скамейка?

— В Морбак-Сити.

Я беру лупу и теперь, когда мне уже известно название города, легко читаю его.

Лицо Мартини притягивает меня как магнит. Значит, речь идет о паломничестве? Но у нее такое разочарованное лицо! Выходит, что мужчина, положивший свою руку на колено девушки, ее любовник? Почему же его самого не видно? Рука мужчины? Крупная, грубая, волосатая, широкая. Нет, не могла ты испытывать к нему любовь!

— Ваша подруга? — интересуется Анжелла.

— Одного из моих толсточленных феноменов, которых я сопровождаю.

— Он ищет ее?

— Она умерла, оставив завещание на его имя.

— Крупное?

— Халупа в Венеции.

Она не понимает, почему я так детально и с таким интересом изучаю фотографию, но, будучи воспитанной американкой, не спрашивает меня больше ни о чем.

Чтобы быть лаконичным, я расстегиваю пуговицу на ее шортах, и они скользят вдоль её ног, как расплавленный воск вдоль свечи.

Теперь мне не сидится в кресле. Я вскакиваю и сжимаю Анжеллу в своих объятиях. Поцелуй! Наши языки сплетаются в узел и кажется, что у нас один общий язык.

Восстановив дыхание, я шепчу:

— Удивительно странно, Анжелла, но я не думал, что могу быть в вашем вкусе! Вы были так холодны со мной!

— Шеф виноват! Он не выносит сотрудниц, которые не то что флиртуют, но хотя бы улыбаются посторонним мужчинам.

— Ревнует?

— Ужасно! Но не в том плане, что вы думаете. Он страшный собственник, и поэтому его «мозговой центр» должен принадлежать только ему, как личная зубная щетка или ручка.

— Значит, в его отсутствие вы позволяете себе немного развлечься?

— Я не закрепощена!

— Я хочу сказать, что вы снимаете пояс целомудрия и забрасываете его подальше.

Но к чему это словоблудие? За дело!

— Так куда мы идем? — спрашиваю я. — В вашу комнату или в мою?

— Останемся здесь.

Заметив мое удивление, она добавляет:

— Все номера оснащены видеокамерами.

— Великолепно!

— Босс склонен к подглядыванию.

— Он что, импотент?

— О-о, нет! — горячо защищает Анжелла своего шефа, обнаруживая тем

самым свою недвусмысленную осведомленность.

Она краснеет, и это ей к лицу...

Когда я в своем номере с удовольствием отдаюсь Морфею, нечеловеческий крик заставляет меня вскочить с постели. Я устремляюсь в чем мать родила в апартаменты моего друга.

Достаточно одного удара плечом, чтобы нежный бронзовый замочек вылетел из двери. Что я вижу?!

Толстяк мой воюет, но не с ветряными мельницами, как Дон-Кихот, а с надувной партнершей. Я быстро оцениваю суть катастрофы. Чудовищный гарпун Берю расстроил отлаженную систему очаровательного робота.

Аппарат вспылил и мертвой хваткой защемил насильника. Тот судорожно сжимал в руке бесполезный пульт управления, пытаясь вырваться из объятий своей резиновой любовницы, но леди оказалась высшего качества.

Александр-Бенуа уже не имел сил кричать. Он выл! Я в ярости обхватываю даму за талию и тяну на себя, а вместе с ней и Толстяка.

В номере появляется обслуживающий персонал, мажордом, Анжелла, Брюс. Привлеченный шумом, прибежал и Пино. Ты же знаешь Цезаря! Он спокойно оценивает ситуацию и тотчас предлагает решение:

— Надо острым ножом отсечь инструмент вместе с куклой.

— Не-е-е-ет! — вопит Берюрье, падая в обморок.

Меня осеняет идея.

— Зажигалку! — требую я у Пино. — Скорее!

Он мчится за ней в свою комнату.

Я регулирую пламя до сорока миллиметров и подношу его к груди надутой куклы. Резина начинает темнеть. И, о ужас! Взрыв! Интересно каким газом была наполнена эта любвеобильная особа! Воздушная волна всех присутствующих укладывает на пол, к счастью, толстый и мягкий как кусок пудинга. Коварная кукла теряет свою форму. Жалкое зрелище: Берю в лохмотьях резиновой плоти. Но более ужасную картину представляет его гарпун, похожий на кровоточащий хобот слона, который побывал в пасти каймана. Удастся ли восстановить его? Помолимся!

— Принесите вина, много красного вина! — приказывает Пино Брюсу.

Толстяк открывает глаза: я уверен, что его подсознание уловило слово «вино».

Заметив Анжеллу, он обращается к ней:

— Видишь, шлюха, до чего доходит достойный мужчина, когда женщина отвергает его, вместо того, чтобы прижать к своей груди, как должна делать порядочная дама.

Потом он обращается ко мне:

— Знаешь, что я скажу тебе, мы не совместимы, я и Америка! Клянусь, они начинены какими-то дикими идеями! Подумай только, они захотели пересадить мне обезьянью задницу! И если бы я позволил, то как бы сейчас выглядел?

Я не успел ничего ответить бедняге. Меня позвали к телефону.

— Слушаю.

— Мистер Сан-Антонио?

— Точно. С кем я говорю?

— Джеймс Смитт.

— Что-то случилось?

— Я только что получил по роже!

— Что?

— Меня отколотили дубинками.

— Полиция?

— Двое в смокингах. Вы можете приехать?

— Конечно. Я не задержусь. Мне нужно только время для того, чтобы вскочить в свои брюки, затем в карету — и я у вас!

Сказано — сделано!