В лабиринтах памяти
Шрифт:
Ева не собиралась пользоваться его щедростью, и все же ее рука не поднялась выкинуть то единственное, что их теперь связывало. Девушка предпочла спрятать все как можно дальше, и попробовать начать жить сначала.
В первые дни, проводив Себастьяна в школу, она слонялась по дому, то и дело подходя к окну, словно пытаясь увидеть знакомую фигуру того, кто не собирался возвращаться. Минуты складывались в часы, часы в дни. Тоска не проходила, но Ева научилась с ней жить. В конце концов, у нее не было особого выбора, жизнь продолжалась, и разбитое сердце не было причиной к тому, чтобы солнце
Те деньги, что остались после лечения Себа, подходили к концу, и Ева всерьез задумалась о поисках работы. Путь в бар был ей заказан, как и в другие похожие места, с владельцами которых все еще держащая на нее зло Мари была на короткой ноге.
Выход нашелся совершенно случайно.
В одно хмурое утро, когда Ева провожала брата в школу, она столкнулась на пороге с его преподавательницей, которая сетовала на то, что от них сбежал очередной учитель. Предмет, который он преподавал, был весьма пространным — он включал в себя основы мировой художественной культуры, азы живописи и музыки.
— Погоди-ка, Ева, — взглянула на девушку поверх толстых очков мадам Бази, — а ты разве не училась всему этому в Париже?
— По большей части живописи, но…
— Уверена, твоих знаний более чем достаточно! И ты любишь детей!
— Да, но…
— Конечно, больших денег мы предложить не можем, — не обращая внимания на ошеломленное лицо Евы, продолжила мадам Бази, — но зато Себастьян всегда будет у тебя на глазах. Сможешь приступить в понедельник?
Так Ева стала учителем.
Первый день дался ей непросто, но прошла неделя, и Ева вполне привыкла к своей новой работе. Шумные ученики не давали ей сосредоточиться на грустных мыслях о несчастной любви, и девушка с большой охотой задерживалась в школе до самого вечера, готовясь к новым урокам.
Себастьян был счастлив от того, что сестра постоянно была рядом с ним, и все же он не мог не заметить грусти в бездонных черных глазах, которую Ева так долго пыталась от него скрыть.
— Ты скучаешь по месье Элайдже? — неожиданно спросил он в один из тихих вечеров, который они проводили у телевизора.
— Да, — почти помимо воли вырвалось у Евы, и она прикусила губу, глядя на брата.
— Он тебе нравился?
— С чего ты… — нахмурилась девушка, отводя глаза.
— Ты не пошла на свидание с доктором Габеном, — вдумчиво проговорил мальчик, — и ухаживала за ним, когда он был болен. Он, должно быть, хороший человек.
— Да, хороший, — кивнула Ева, чувствуя, как в горле появляется ком.
— А он не вернется? Как же его дом?
— Он… он попросил меня следить за ним, — выдохнула девушка.
— Значит, он приедет вновь, — улыбнулся Себастьян, — разве можно бросить дом?
— Он уехал к своей семье, Себ.
— Ты ведь говорила, что он одинок?
— Я… я не знала, — судорожно вздохнув, отозвалась Ева, — у него есть… родные.
— Странно, — свел брови мальчик, — но если он уехал к семье, то я за него рад. И ты не печалься, Ева.
— Не буду, — натянуто улыбнулась девушка, и больше они подобных тем не поднимали.
И все же, не смотря на все доводы разума, Ева никак не могла перестать думать об Элайдже.
Она продолжала, будто по инерции
Доктор Габен еще несколько раз звонил ей, пытаясь пригласить на свидание, но Ева твердо, хотя и предельно вежливо дала ему понять, что не заинтересована в их личном общении. Мужчина смирился, и теперь они встречались лишь в больнице, на периодических осмотрах Себастьяна, где их взаимодействие порой ограничивалось лишь коротким приветствием.
То время, что Ева проводила вне школы, она посвящала живописи. В первый раз со времени возвращения из художественной Академии, ей хотелось писать. Выразить на холсте свои чувства. Она нашла свой старый мольберт и краски, и вскоре ее комната наполнилась странными набросками увядающей осенней природы Маноска, которые объединяло одно — одинокая фигура мужчины, устремившаяся вдаль. Раз за разом он уходил от нее, пока Ева, наконец, не приняла один простой и одновременно невозможный факт — Элайджа не вернется.
И ей предстояло с этим жить.
========== Часть 17 ==========
Прошла неделя, прежде чем Фрея смогла приготовить зелье, необходимое для изгнания Пустой. И помощь Давины, чья мощь усилилась после брака с Колом, пришлась в этом деле как нельзя кстати. Юная ведьма, владеющая секретами предков, значительно ускорила все магические процессы, заменив измученную шестимесячными поисками Фрею.
Но до того, как семья Майклсонов смогла приступить к сложному ритуалу, им пришлось провести вместе изрядное количество времени. И в первый раз в жизни, Элайджа задумался о том, какой смысл он прежде вкладывал в понятие семьи.
Был ли это их вечный союз с Никлаусом, разбавляемый редкими визитами Ребекки? Или же семьей они были лишь в юности, живя с отцом и матерью? Или настоящей семьей были Клаус, Хэйли и Хоуп? А может Кол и Давина? Или Фрея или Килин?
Первый вариант Элайджа сразу откинул. Ему не хотелось возвращаться во времена, когда его брат, ослепленный своей силой, устраивал кровавую бойню, нередко выбирая в качестве жертв членов собственной семьи. Сейчас, когда рождение Хоуп изменило Клауса настолько, что он порой не узнавал собственного брата, Элайдже вовсе не хотелось вспоминать эту извращенную пародию на семью.
Все же остальные примеры объединяло лишь одно. То, чего у вампира больше не было.
В один из тихих вечеров Элайдже удалось поговорить с Клаусом. И вампира накрыло запоздалое понимание того, что их сближение с Хэйли стало закономерным. Дело было вовсе не в Хоуп. Точнее, не только в ней. Эмоциональная, яростная натура его брата-гибрида была куда ближе Маршалл, чем благородный аристократизм Элайджи.
Впрочем, Элайджа принял эту новость к собственному удивлению совершенно спокойно. Он расстался с Хэйли еще тогда, до потери воспоминаний, и его решение в этой части осталось прежним. Изменилось лишь то, что, идя к Марселю с просьбой стереть его память, он все еще любил мать своей племянницы, сейчас же от этих чувств не осталось абсолютно ничего.