В лагере
Шрифт:
Но дело не в истории, а в том, как Федька все это рассказывал. А рассказывал он так смешно, что мы уже и смотреть на него не могли равнодушно. Хохотали все до слез, до боли в боку, что бы он ни сказал, особенно это свое «возвествуй».
Один он не смеялся, только глазами живо поблескивал, и нельзя было понять: то ли он правду рассказал, то ли сам все выдумал.
Мы и не заметили, как посветлело вокруг, как порозовели облака и туман над лугом и речкой. Костер догорел, и стало прохладно.
Я посмотрел на
— Еще приходите! — кричал Федька вслед. — Про попадью расскажу…
Солнце встало, и все уже сверкало на солнце — окна, клумбы, деревья, омытые росой, — когда мы подошли к дому.
Окно рядом с террасой было открыто настежь.
Когда я взобрался на подоконник и только ноги мои торчали из окна, где-то рядом звякнуло, раскрываясь, другое окно. Кто-то проснулся и, может быть, видел нас. Девочки быстро шмыгнули к себе в спальню, а я — к себе наверх.
К удивлению моему, Серафим не спал, когда я вошел. Он лежал, заложив руки под голову, и пристально смотрел на меня. Мне почему-то неловко стало от его неподвижного взгляда. И я вдруг улыбнулся виноватой улыбкой. А он закрыл глаза и повернулся к стене.
В то же время на лестнице послышались чьи-то шаги. Я мгновенно лег и притворился спящим. Кто-то подошел к двери и остановился. Я чуть-чуть приоткрыл один глаз и с ужасом увидел Николая Андреевича. Он посмотрел на меня, на Симу, заглянул в другие спальни и ушел.
«Ну, влопались!» подумал я и сейчас же заснул крепко-крепко.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Тошка еле растолкал меня утром.
— Вставай! Вставай! Вот соня!.. Сейчас на линейку!
«На линейку? Почему на линейку?» силился понять я, сидя на кровати. Я не выспался, глаза резало, как будто в них песок попал.
— Но ведь линейка-то вечером…
— Да нет, сейчас… Константин Иваныч сказал.
Тут я сообразил наконец, что это, вероятно, из-за нас такая экстренность. Ну, что же, нашкодили — будем отвечать.
— А ты чего же? Вставай! — тормошил Тошка Серафима.
— Отстань, Тошка! Не пойду я на линейку. И это тебя не касается, — вяло, как бы отмахиваясь от Тошки, сказал Серафим. Глаза у него блестели, и весь он был какой-то странный.
— Да что с тобой?.. Да у тебя жар, никак?.. Я доктора сейчас…
— Не смей, Тошка! Слышишь!
И я забеспокоился, но Серафим на меня ни разу не посмотрел, и я понял, что лезть к нему с расспросами совершенно бессмысленно. Он ничего мне не скажет, да и разговаривать-то со мной не станет.
Я пошел умываться. А когда вернулся, у кровати Серафима стоял доктор в белом халате и держал в руке термометр.
— Странно, температуры нет, — говорил он.
— Да я же говорю, доктор: у меня ничего не болит.
— А спал хорошо?
Серафим замялся. Ему почему-то хотелось солгать, но он терпеть не мог лжи и сказал:
— Нет, всю ночь не спал.
— Что же так?
— Не знаю, не спалось…
Доктор подозрительно посмотрел на него.
— А тебе хочется встать?
— Нет, мне хочется лежать, — откровенно признался Серафим и улыбнулся чему-то. Мне показалось, что он издевается над доктором, над его подозрительностью. Доктор опять как-то странно посмотрел на него и сказал:
— Ну хорошо, полежи. Я зайду к тебе потом.
И ушел.
Серафим сразу повеселел, взял книгу со стола и стал читать. А мы с Тошкой побежали на линейку. Становясь в строй, я взглянул мельком на Мусю и Нику. Они тоже не выспались, но лица у них были веселые, лукавые. И мне стало весело, хоть я и ждал нагоняя.
На трибуну взошел Николай Андреевич, скомандовал поднять флаг. И вот, после того как флаг был поднят и нам объявили, чем мы будем заниматься в этот день, Николай Андреевич сказал:
— Ребята, прошлой ночью кто-то из вас, двое или трое, вместо того чтобы спать, вылезли в окно, бродили неизвестно где и вернулись только на рассвете.
Никто этого не подозревал, и все страшно удивились, кроме нас троих, конечно.
— Я не знаю, кто это…
— Это мы! Я, Муся и Саша! — вдруг весело крикнула Ника.
— Вы-ы? — удивился Николай Андреевич. Он не нас подозревал.
— Да! Мы ходили в ночное, в луга, к ребятам.
— Да как же это вы?.. Как же вы без спросу-то?..
— А зачем же спрашиваться? Ведь вы же все равно не разрешили бы. Ведь правда? — наивно, по-детски сказала Ника.
— Конечно, не разрешил бы. Но я объяснил бы вам, если вы не понимаете, почему нельзя нарушать дисциплину и одним тайком уходить куда-то в ночь. Вы сами не пошли бы.
— Но мы, честное слово, ничего плохого не делали — сидели у костра.
— Верю, что ничего плохого не было. Но вы сделали это тайком, значит, понимали же вы, что этого делать нельзя. И не за этим же вы сюда приехали. Что же это за отдых, если все будут вести себя так? Кроме того, вы могли простудиться, в речку упасть, да мало ли что могло случиться. И за все это мне отвечать. Вы меня подводите, а это уже нехорошо, не по-товарищески.
«Фу, чорт! — подумал я. — Ведь в самом деле… Как это мне в голову не пришло?»
Мне стало досадно, да и стыдно, потому что кого-кого, а уж Николая Андреевича я не хотел подводить.