В Луганске-Ворошиловграде
Шрифт:
Волшебниками не став.
А кто говорил: «Потом» -
Вновь оказался неправ.
* * *
И даже в самый морозный мороз
Январь удлиняет свет.
Мороз – это только ближний прогноз.
А в дальнем – морозов нет.
Там ярко и жарко сады цветут,
И цвет белым светом храним…
Вдоль света и тьмы - январский маршрут,
И мы вдоль судьбы - за ним.
Из
* * *
Мои друзья меня не понимают.
Мы говорим на разных языках.
И между нами бывшая прямая
Внезапно превращается в зигзаг.
А раньше был язык мой
всем понятен,
Как дровосек из сказок
братьев Гримм.
Зато теперь как много белых пятен,
Когда мы слушаем и говорим.
Мы говорим: «Куда же нам
деваться?»
А слышим канонады дальний гул.
И, заменив «Товарищи»
на «Братцы»,
Пугает нас все тот же караул.
* * *
Не подсказываю никому,
Потому что и сам не знаю…
Не пойму ничего. Не пойму.
Начинается жизнь другая.
Может время стихов ушло,
Время прозы суровой настало?
Жизнь, как птица с одним крылом,
Бьется в каменной клетке квартала…
* * *
Я не хочу быть чемпионом,
И не хочу – самоубийцей.
Но всё ж знаком я с марафоном.
Мы все – немного олимпийцы,
Вот только лишнего – не надо.
Мне быть, как все, – и то утеха.
Писал ведь «Жизнь – уже награда!»
Не кто-нибудь,
а доктор Чехов.
* * *
А в море под названием «война»
Есть остров под названием «любовь».
Там ночью канонада не слышна
И там под крик «Ура!»
не льётся кровь.
Там смерть невероятна, как вчера.
Там жизнь любви равна лишь
и верна.
И, если слышится там изредка
«Ура!»,
То лишь от поцелуев и вина.
Но волны все опасней и страшней.
И тает остров в утреннем дыму.
Я знаю – «на войне, как на войне…»
Но сердцем эту мудрость не пойму.
* * *
Вновь жизнь пульсирует, как рана.
И, дёрнув за рычаг стоп-крана,
Не знаешь – что там впереди.
Какие брезжут перспективы –
Убьют нас или будем живы
И веселы, как Саади.
Глаза пугают, как двустволка,
Язык – колючий, как иголка, –
И это наш с тобой портрет.
А мы себя и не узнали,
Мы просто жали на педали,
Но скорости всё нет и нет.
Зато
И это, право, не безделки –
Пасть, как поэт, с свинцом в груди,
Где жизнь пульсирует, как рана…
О, боже, помирать нам рано,
Когда ещё – всё впереди.
* * *
Ружьё висит и не стреляет,
Хоть пьеса близится к концу.
По площади сквозняк гуляет,
Как будто тени по лицу,
Вопросы, слышатся, советы –
Куда, зачем, откуда, как…
Как тополиный пух, билеты
По площади несёт сквозняк.
Ружьё молчит. Молчит зловеще.
Лишь гром грохочет, как в аду.
И как носильщик тащит вещи,
Тащу себя я сквозь беду.
* * *
Утеряна или нет?
Куда ни взгляни – связь.
Куда ни пойди – билет,
Куда ни ступи – грязь.
Может быть, это сон?
Может быть, зря я вплавь?
Но тёмный как сто ворон,
Вечер мне шепчет: «Явь…».
* * *
Р. Рыбникову
Останавливаются часы.
Идут ещё по инерции.
И стрелок казачьи усы
Унылы на фоне коммерции.
Завести – не хватает сил,
Или, быть может, умения.
Не везёт – значит, жизнь,
как такси.
Пора менять направление.
А стрелки часов, словно компас, –
на юг,
Сложившись, как знак
восклицательный,
Зовут и меня, и тебя,
мой друг.
По радиусу и
по касательной.
* * *
Кто постучится нынче в этот дом?
Струится вечность, не подозревая
О том, что есть распятие, о том,
Что жизнь проходит с грохотом трамвая.
А дом стоит, от грохота ничуть
Не поколеблясь, не дрожа основой.
И тот, кто одолеет этот путь,
Когда-нибудь воскреснет снова.
* * *
От неудач до неудач –
Дорога иль строка.
И даже выигранный матч
Таит наверняка
И горечь будущих утрат,
И поражений боль.
Поэтому, наверно, рад
Победе над собой
Я более, чем над другим.
Преодолев себя.
Душа поёт победный гимн,
Себя и мир любя.
* * *
У доброты – всегда в запасе
доброта,
Её количество – неиссякаемо.
Но эта истина, хоть и проста,
Увы, так трудно познаваема.
Кулак, наган, ложь или грош –
Вот аргументы нашей злости…
А мир вокруг – по-прежнему хорош,