В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
«Все нервы, эти нервы!.. Не нужно думать…»
Но как же не думать или думать, когда не владеешь собой, и мозг воспринимает сразу на веру все, что кажется глазам.
Вон опять… Широкий серый платок… Платок относит в сторону, платок постепенно развертывается.
Он закрыл глаза.
Он боится увидеть лицо, скрытое под этим плащом. Потом открывает глаза. Ничего нет. Только мутное, серое облачко. Но из облачка выплывает опять что-то, зарождается какая-то новая фигура.
«О, Господи! И зачем этот туман колышется?»
Снова он закрывает глаза.
А мозг усиленно работает.
«Да ведь это ж туман. В мире нет ничего. Кроме того, что мы видим. Это — мертвый туман».
Но он все равно вздрагивает и с закрытыми глазами. От одних этих слов: «мертвый», «в мире нет ничего, кроме того, что мы видим», холодеет сердце.
«Конечно, нет ничего! Нет ничего».
Но он чувствует, как у него начинают чуть-чуть стучать зубы.
«Ничего, ничего! — старается он втолковать самому себе. — Ничего!» — И поднимает веки.
Глаза лихорадочно пробегают все пространство перед ним.
Он уж ищет теперь сам ужаса.
— Как нет! Вон, вон…
А зубы стучать…
«Кто это!»
Крик готов вырваться из груди. Большое, большое лицо смотрит на него из тумана, желтовато-серое, с темными, словно заплывшими тенью глазами.
Но ведь не может быт такого большого лица!
Мысль эта, однако, мгновенна, как сверкнувшая и потухшая искра.
Нет ни большого, ни малого; ест только черты и формы.
О, какие у него глаза, темные, полные муки. А губы смеются. Зубы видны между губ. Потом глаза еще больше затянуло тенью, губы расплылись безобразно широко, и их тоже охватывает тень. Все лицо отодвигается, уходить в туман.
Мгновенье, и его уж нет.
Но в нем остался этот взгляд, полный муки, вселяющий ужас в сердце.
И он сознает, если еще раз выплывет из тумана это лицо, он не выдержит и крикнет, чтоб оно не появлялось больше, чтоб оно уходило к себе туда, откуда оно явилось…
И уж он шепчет:
«Уйди, уйди… к себе…»
И старая мысль:
«Куда к себе?…»
Опять холодеет сердце… Правда: куда?… Ведь это ж туман… Оно и ушло в туман, как вышло из тумана… Оно… Да, это лицо. Значит оно само по себе, а туман сам по себе. Но ведь его же нет! Ведь это он сказал про него «оно». А оно — туман.
Мысли путаются.
Снова — стон.
Теперь уже отчетливей и яснее… Опять колыхнулся туман, снова он видит, как движется в тумане что-то, направляясь прямо к нему.
Неужели это опять то, это лицо!
В висках у него застучало.
И откуда этот стон? И стон ли это?
Неопределенная фигура мелькнула в тумане и сейчас же пропала. Потом появилась опять, опять пропала. Нет, это идет кто-то… Кто-то еще новый выплыл из тумана.
Может быть это он застонал?.. Его начинает бить лихорадка.
Крепко смежил он веки.
Проходить секунда, еще секунда, еще…
И он чувствует, что уж не в силах стоять более с закрытыми глазами. Довольно! Теперь, вероятно, уж все пропало…
Он открыл глаза.
Прямо перед ним — окровавленное лицо, губы шевелятся, хотят сказать что-то: руки простерты вперед.
Он заметил только, что этот «новый», вырвавшийся из волн тумана, стоит на коленях.
Он хотел крикнуть, хотел бежать и не мог. Сердце вдруг словно перестало биться. Без крика, без единого слова он грохнулся на землю.
III
Шмелькова отнесли в госпиталь.
Вместе с ним принесли в госпиталь и этого несчастного, полуживого человека с окровавленным лицом, молившего его о помощи и так его напугавшего.
Окровавленный человек в госпитале назвал себя.
Он офицер гвардии микадо, участвовал вчера в штурме, был ранен, потерял сознание и ночью очнулся.
— Потом вы подползли к нашему часовому?
— Да.
— Что у вас с ним произошло?
— Вы сами понимаете, что я не хотел сделать ничего дурного… Я даже стоял перед ним на коленях.
Японец прямо в глаза посмотрел доктору. После минутной паузы он спросил:
— Вы верите, что я стоял на коленях?
И, с усилием подняв руки, он заложил их за голову (он лежал навзничь) вздохнул и поднял глаза кверху.
— Почему же он упал?
Японец хрустнул за головой пальцами и потянулся как-то всем телом к щитку кровати, к подушке.
— О, Боже, — проговорил он, — почему я знаю! Почему я стал перед ним на колени, почему он упал!.. В другое время, вероятно, этого не случилось… я бы не опустился на колени, и он не упал бы, увидев меня.
И он закрыл глаза.
Японец лежал рядом с Шмельковым.
Шмельков все время внимательно прислушивался к разговору между доктором и японцем. Японец говорил по-русски.
Когда японец умолк, он поманил доктора к себе.
— Доктор, доктор, — шепнул он и сейчас же, быстро взглянув на японца, натянул на себя одеяло до самых глаз и, осторожно опять сдвинув одеяло, выглянул из-под него одним глазом.
Доктор подошел.
— Что вы?
— Нагнитесь, доктор.
Доктор нагнулся.
— Еще ближе.
Доктор склонился над ним совсем низко.
Скользнув все также мимо доктора одним глазом в сторону японца, он выпростал из-под одеяла руку и охватил ею доктора вокруг шеи.
— Переведите меня в другое место, — шепнул он.
Доктор тоже попробовал было взглянуть на японца, но ему нельзя было этого сделать, потому что Шмельков крепко держал его за шею.
Он спросил:
— Вам здесь не хорошо?
— Я не хочу лежать с ним, — шопотом ответил Шмельков.