В мертвом городе
Шрифт:
II
Надо было садиться за первую статью о Слизуне, а я все чего-то медлил, кружил вокруг да около и дождался звонка от Ларисы:
– Пупсик, привет! – жизнерадостно начала она и я понял, что против «Пупсика» бесполезно возражать, что теперь мне в этом даже ООН не поможет. – Как твои дела?
– Ничего, нормально… А твои?
– Мои? – удивилась она. – Мои – всегда окей! Пупсик, дорогой, Хозяин ждет от тебя работу… Ты не забыл?
– Нет, я помню…
– Материалы у тебя есть, деньги – тоже. Так в чем же дело?
– В шляпе, – по старинке попытался отшутиться я, но шутка моя не прошла.
– Даю
– Да, конечно… А для кого готовить материалы, для какой газеты?
– Это не твоя забота, – отрезала Лариса. – Твое дело – писать. Итак, через два дня я к тебе загляну. До встречи!
– Пока, – отвечаю я, несколько обескураженный и характером разговора, и ледяным тоном Ларисы: начав с «Пупсика», она закончила едва ли не за упокой… Мне это не понравилось.
И вообще – в этой истории мне многое не нравилось, кроме денег, которые я уже получил, оплатив свои счета и выдав сотрудникам зарплату. Мне не нравилось, например, что на губернаторских выборах у Слизуна будут конкуренты, которые вряд ли придут в восторг от моих статей и тогда… Я посмотрел на Шарика, безмятежно дремавшего на коврике перед диваном, и мне стало его жаль – Шарик вполне мог осиротеть вторично. От них, этих господ конкурентов, не спрячешься даже за камуфляжем подставных имен. Когда надо – они узнают все! Узнал же Слизун, что у Толика Дика нет приличного костюма, и он из-за этого не попал на престижную техническую выставку, хотя имел на руках официальное приглашение. Это приглашение просто-напросто аннулировали…
И длинный, слишком длинный и настырный звонок в прихожей. Так звонят, когда приносят срочную телеграмму с сообщением о похоронах, и почтальону не терпится посмотреть, как скиснет и вытянется у тебя рожа, когда ты ее прочитаешь. Да и вообще в наше неспокойное время лучше бы звонки в прихожей никогда не звонили, слишком на разные и далеко не всегда приятные мысли наводят они. Но звонят еще раз, и я иду открывать, мимоходом отмечая, что уже двенадцатый час ночи.
III
– Ах, вы дома? – удивляется Катрин Вайс. – А я вашему песику поесть привезла…
Я смотрю на нее во все глаза и не сразу понимаю то, о чем она говорит. За порогом моей квартиры в дорожном костюме стоит прехорошенькая немочка, держит в руках какой-то кулек и говорит про какого-то песика.
– Может быть, вы меня все-таки впустите? – жалобно спрашивает она.
– Да, конечно! – спохватываюсь я и отступаю в сторону. – Проходите…
Она проходит мимо меня, как наваждение, как сон в рождественскую ночь, и лишь тончайший запах французских духов «Шанель № 5» возвращает меня к действительности. Я не без опаски выглядываю в подъезд, внимательно осматриваю лестничную площадку, и только после этого тщательно запираю дверь.
Катрин на кухне кормит Шарика.
– Мой маленький, мой бедненький, тебя совсем здесь не кормят, – приговаривает она и подкладывает в тарелку Шарика очередной бифштекс с кровью.
– Ничего подобного! – возмущаюсь я, наблюдая, как это прожорливое чучело уплетает бифштекс, преданно повиливая куцым хвостиком. – Он ест не меньше меня…
– Ну вот, я так и знала, – Катрин Вайс гладит песика. – Бе-едный, ты живешь на голодном пайке? Бедный, бе-едный ты мой…
Шарик от такого внимания даже есть перестал: глазки прикрыл, рожу умильную скорчил и вот-вот запоет «В лесу родилась елочка, в лесу она росла»…
– Как вы меня нашли? – наконец, спрашиваю я о том, что не дает мне покоя.
– Очень просто, – Катрин снизу вверх смотрит на меня и улыбается. – Сказала таксисту ваш адрес…
– Но…
– Он есть в старом телефонном справочнике… Я, кстати, только два часа назад вернулась из Нижнего Новгорода. И, представьте себе, танцевала там с самим губернатором… А вы, извините, против?
– Против чего? – не понял я.
– Ну, что я ваш адрес нашла…
– Извините, Катрин, но моего адреса никогда не было в телефонных справочниках.
– Вот как! – она удивленно разводит руками. – А мне какой-то особенный подвернулся – чудеса! – она запрокидывает голову и громко смеется, а я, как идиот, смотрю на нее и тоже чему-то улыбаюсь. Шарик разглядывает нас обоих и на всякий случай легонько постукивает куцым хвостиком по кухонному линолеуму.
IV
Мы сидим в стареньких креслах за журнальным столиком и пьем черный кофе. Честно говоря, я не знаю, как себя вести, и потому чувствую идиотскую неловкость. Для вдохновенного флирта мне не хватает чувства юмора и 150 граммов коньяка. И вообще… Я не понимаю те мотивы, которые заставляют Катрин Вайс уделять моей скромной персоне столько внимания. В чем дело? Ну не влюбилась же она в меня, в самом-то деле? В нашем Городе сколько угодно претендентов на ее внимание и куда с большими основаниями. И она может выбрать любого – популярного певца, актера, бизнесмена, спортсмена, банкира, а она зачем-то сидит в моей однокомнатной квартирке, обставленной по стандартам Брежневского барокко, хлещет дешевый растворимый кофе и взахлеб рассказывает про Нижегородский Кремль, в котором я, кстати, еще не был. Я не люблю ребусы, я никогда не разгадываю кроссворды и совсем не играю в шахматы, а потому и чувствую себя неуютно. Все, конечно же, было бы куда проще, если бы она не нравилась мне. Но она мне нравится и нравится все больше. Все последние дни я только и делал, что думал о ней. А на кой мне это надо? Зачем мне еще и эта головная боль? Куда как проще с Ларисой, под выбритой подмышкой которой я думал спрятаться от Катрин Вайс. Не получилось, ничего не получается у меня с этой Катрин…
– Извините, – говорит Катрин, – а выпить у вас есть и музыка какая-нибудь?
– Увы, – я развожу руками. – Правда, можно включить электрический самовар…
– Что-что? – она изумленно смотрит на меня зелеными промывами глаз, потом долго хохочет, потом резко обрывает смех и серьезно говорит мне: – Сережа, бросьте вы ко мне присматриваться… На самом деле все значительно проще, чем вы думаете: я в вас влюблена и хочу быть с вами… Вы в это можете поверить?
– В общем-то да…
– Где у вас телефон?
Я молча приношу аппарат из прихожей. Она быстро набирает очень длинный номер и делает не менее длинный заказ на английском языке. А я в это время ухожу в ванную комнату и долго разглядываю в зеркале свою растерянную физиономию. И что там скрывать, я думаю о том, что не все еще в моей жизни потеряно, если такая женщина, как Катрин Вайс, признается мне в своих чувствах. Что я, такой-сякой хрен с перцем, в этой загребаной жизни еще кое-чего стою…
– Можно, я переоденусь? – спрашивает Катрин, когда я возвращаюсь в комнату…