В начале жатвы
Шрифт:
Батрачек он стеснялся. Все они, молоденькие деревенские девушки в скромных, пошитых из домотканой материи платьицах, с медными крестиками на груди, были из бедных семей. Макар это знал и, может быть, поэтому испытывал к ним чувство уважения. Проезжая мимо деревни, он слышал доносившиеся с поля их песни. Они трогали его, эти песни. Он приподнимался на локтях, раскрывал рот и слушал, слушал. И удивлялся: как же эго он в прошлом году не замечал их? Неужели потому, что тогда пели пожилые женщины? Теперь же пели девушки, да так хорошо, что даже дух захватывало. И Макару казалось, что они поют о его горькой судьбе, о его несчастной жизни, о его одиноких печалях. Ни от мачехи, ни от отца он не знал ни тепла, ни ласки.
«Ну и черт с ним, с отцом! — злился он, сидя на возу и придерживая горшки с едой. — Вот управимся — опять попрошусь в солдаты. Может, теперь-то отпустит?»
Сердце его замирало, а глаза загорались радостью. Песня возвращала ему надежду, сладостную мечту вырваться наконец из дому, умереть где-нибудь далеко-далеко отсюда, на чужбине. Да и в солдатах жить можно! Ведь бывает — посчастливится и пошлют туда, где не так уж плохо. Бывает!
«Все равно, — думал он. — Не может быть, чтобы не упросил. Он же меня не терпит; конечно, согласится. Был бы я женатый — ну, тогда другой разговор...»
Так размышлял Макар, подъезжая к полю, и все больше терялся. Первой причиной этому была, конечно, песня. А потом — ведь он никогда не встречался с девушками, никогда не сжимал девичьей руки и чаще всего видел их издалека, откуда-то из-за деревьев. Передавая привезенную еду, накладывая на воз тяжелые снопы, он все время чувствовал на себе их взгляды, догадывался, что девушки пересмеиваются между собой, но поднять голову не решался.
Кончив укладывать снопы, Макар забрался на воз и поехал. Не прошла лошадь и нескольких шагов, как вдруг вилы, которые были воткнуты в снопы, выскользнули и со стуком упали на землю. Макар натянул вожжи, остановил лошадь, собрался слезть.
— Эй, парень, погоди! — услышал он снизу тонюсенький девичий голосок. — Я подам тебе вилы, не слезай.
Внизу стояла миловидная, невысокого роста девушка и держала его вилы. От удивления Макар даже раскрыл рот. Его словно ударили в грудь, на глаза сами собой навернулись слезы.
Девушка держала вилы в протянутых к нему руках, рукава ее платьица сползли на плечи. Никогда еще не было в жизни Макара, чтобы кто-нибудь делал ему добро. Он и не представлял себе такой возможности. А девушка все еще держала вилы, и глаза ее как бы говорили: «Ну что тут особенного, я тебя понимаю». Она жалела его, и он это тоже понял. Продолжая стоять на возу, он воткнул вилы на место, медленно вытер ладонью покрывшееся испариной лицо.
В этот день он сделал не три, а четыре выезда в поле. И каждый раз украдкой следил за удивительной девушкой. В полдень, когда он накидывал снопы на воз, к нему подошла ее подруга.
— Нравится она тебе, да?
Макар не ответил.
— Это Катерина Наволокова, Назара дочка, неужто не знаешь?.. А почему тебя на вечерках не видно? У нас каждое воскресенье гуляют. Приходи. Она ведь тоже не против.
— Далеко к вам, — вздохнул Макар, но тут же испугался и зашептал горячо: — Обязательно приду. Слышишь? В воскресенье. Вечером. Так и скажи ей. Хорошо?
— Ну вот, — усмехнулась девушка. — А то все сидишь в своем лесу.
— Отец у меня строгий, — ответил Макар.
Ноги подкашивались у него: неужели правда он встретится с этой девушкой? И с какой — с нею! Как она произойдет, их встреча? Что значит встретиться? До этого дня, занятый одной только работой, отупевший от бесконечных отцовских назиданий, от беготни с миской в руках к поленнице, от вынужденных ночевок в хлеву, он и не мечтал, что это может случиться когда-нибудь, словно забыл, навсегда вычеркнул из памяти. Теперь это неведомое захватило его целиком без остатка.
— Четыре раза съездить туда и обратно! — буркнул вечером отец, глядя своим единственным глазом, как он черпает из миски остывший борщ. — Мг-гм! Гляди, работящий какой! Подластиться хочет, падаль. В солдаты, видно, опять проситься будет. Или, может, жениться? Хе-хе! Мг-гм! Четыре раза! Туда и обратно четыре раза! Ну, ешь, ешь. Чего вскочил? Гм! Хе! Гляди, гляди, не сидится на месте! Ну и ну! Может, и ночевать теперь дома не будешь? Нет, ты мне скажи — чего ты бежишь от меня? Почему — скажи. Ого, и разговаривать с отцом не желает! Ну, почему не отвечаешь? Нет, ты мне ответь — почему бежишь от меня? Мг-гм!
Но Макар уже был во дворе.
Снова сидел на поленнице, а вокруг на многие версты шумел лес.
Потом забрался к себе в хлев, укрылся тулупом и долго лежал не шевелясь. Слушал, как шумит лес. Как хохочут и кликушествуют совы в ночи. Как жалобно стонут вершины деревьев, когда по ним промчится ветер. Внизу топчется корова, вздыхает. Бегает по двору собака, гремя цепью. Слушал, слушал Макар. Потом вдруг всполошился. Сел на сене. Вспомнил, что уже несколько раз просил отца отдать его в солдаты, — и испугался. Перед глазами стояла Катя Наволокова. Ему нужно было соскочить с воза и принять у нее вилы, а она их сама подала. И в душе, как и тогда, вдруг стало тепло-тепло. Да ну ее, эту солдатчину! Больно нужно напрашиваться, когда совсем рядом, в нескольких верстах отсюда, есть Катя Наволокова. Что он видел в своей жизни? Двор, лес? Он ведь совсем не знает деревни. Отец никогда не пускал туда, да его и не тянуло, если говорить правду. Знал лишь темную ночь, когда нужно было спилить две-три сосны и отдать, кому прикажет отец, поле, на котором нужно было корпеть от темна до темна, и самого отца, которому нельзя было сказать ни слова. Дальше терпеть все это нет сил!.. А Катя Наволокова так и стояла перед глазами. С поднятыми вверх оголенными руками, с ласковой улыбкой на припухлых губах, с доверчивыми глазами. Одна-единственная на всем свете. Она первая помогла ему. Она первая пожалела его и подослала свою подругу... Новое, еще неведомое чувство все больше разгоралось в нем, и, захваченный им, он впервые крепко заснул.
Он не слышал, как залаяла собака, поэтому Упырь вынужден был сам выйти во двор. Где-то поблизости ходил зверь, и лесник наугад выстрелил в темноту. Потопал по двору. Подошел к хлеву, проворчал:
— Спит, мг-гм! Хе, зверя не почуял. Спит, черт! Так и самого себя проспит! А отец — не знай отдыха, карауль. Видал, ружье ему дай! Как бы не так! Ружье мое, брат. И все, что тут есть, мое. Твоего ничего нет. Наживи своими мозолями, заработай, раз уж так хочется. Видал, спит, мг-гм!..
Макару снился сон. Приятный. Без людей, вообще без никого. А хотелось, чтобы кто-то неожиданно очутился возле него. Кто? Он знал, кого ждет, хорошо знал, но долго не мог вспомнить. В конце концов он все же вспомнил: Катю, Катерину Наволокову. Катя, Катя! Склонись над ним, скажи что-нибудь. Посочувствуй ему, пусть он ощутит твою заботу и ласку. Спой ему песню — ту, что пела в поле. Это так важно сейчас... Макар горевал.
А Упырь, злясь, что Макар не отзывается, вернулся в избу, поставил двустволку в угол, почесался и вспомнил о жене. С ногами, от которых несло потом и навозом, забрался к ней в постель. Полежал, поскреб ногтями грудь, толкнул жену в бок.
— Ты чего? — спросила она.
— Женить Макара надо, — вздохнул Упырь. — Говорил со старостой —тот согласен. Богатое приданое дает.
Ее всю передернуло.
— На Балаболке?
— Ага.
Жена сидела, не зная, что ответить. Наконец сказала: