В Объятиях Соблазна
Шрифт:
— Дамы, внимание! — рявкнул я, хлопнув в ладоши. — У меня для вас новости. Сегодня и завтра у всех отгул. Можете валить по домам или в гостиницу — я оплачу. Жалованье получите за месяц вперед. Заслужили, красотки.
Девицы вяло загомонили, переглядываясь с недоумением. Видно было, что щедрость хозяина застала их врасплох.
— А как же наши клиенты, синьор Марко? — сонно пробормотала рыжая Сильвия.
Я досадливо поморщился и отмахнулся:
— А клиенты потерпят. Найдут, чем еще себя развлечь. Казино и бордель закрыты на пару дней, и точка. Нечего тут рассиживаться,
Девчонки недовольно забубнили, но возражать не посмели. Засуетились, разбрелись по комнатам собирать пожитки. Только и мелькали в дверях пышные юбки да встрепанные кудри.
Махнув рукой на прощание, я выскочил из палаццо. Вылетел на залитую солнцем улицу, вдохнул полной грудью свежий утренний воздух. Ничего, теперь все будет иначе. Я стану другим — внимательным, чутким, нежным. Буду оберегать Элизабет, заботиться о ней. Докажу, что достоин ее любви.
В голове начал понемногу оформляться план. Для начала надо устроить ей сюрприз. Не пошлый, в духе записных ловеласов — а трогательный, милый. Чтобы она поняла — я дорожу ею искренне. Ценю не за красоту или породу — а за чистую, невинную душу.
Ворвавшись в лавку цветочницы, я заставил недовольно ворчавшую синьору Агнессу собрать все ромашки, какие у нее только нашлись. Не слушая причитаний, сгреб охапку цветов и сунул ей в руки пригоршню монет. Денег вышло раз в пять больше, чем требовалось — но мне сейчас было не до счетов.
Счастливо улыбаясь, я вывалился на улицу, прижимая к груди благоухающий ворох. Ромашки были свежими, только срезанными — еще хранили на лепестках капельки росы. Невесомые, трогательные — ну чем не символ невинности и чистоты? То, что нужно, чтобы вымолить прощение у оскорбленной девичьей гордости.
Поймав на площади мальчишку-посыльного, я сунул ему в руки букет и хрипло приказал:
— Отнеси в палаццо Контарини, синьорине Элизабет Эштон. Живо! Только смотри, не помни, охламон. А то уши надеру.
Парнишка испуганно закивал, прижимая к груди цветы. Шмыгнул носом, буркнул: «Си, синьор», и был таков. Я удовлетворенно проводил его взглядом. Ничего, теперь Элизабет поймет, что я серьезен. Что мои извинения искренни, а не просто блажь.
Что ж, с первой частью плана покончено. Теперь надо подумать, чем еще порадовать мою несравненную. Может, пригласить на прогулку? Покатать на гондоле, угостить сластями? Или, чем черт не шутит, даже в театр сводить. Говорят, сегодня в «Ла Фениче» дают новую оперу. Что-то там про несчастную любовь и всякие страсти-мордасти. В самый раз будет, для примирения-то.
Тут же мысленно одернул себя: полегче, Марко! Это ж надо додуматься — тащить оскорбленную девицу в театр, на потеху всему городу. Да еще и на любовную драму! Она ж меня пошлет к чертям собачьим после вчерашнего-то конфуза. И поделом, не будь я последний идиот.
Ладно, с развлечениями повременим. Нужно что-то более тонкое, личное. Какой-нибудь особенный подарок, знак моего искреннего раскаяния и желания все исправить. Может, украшение? Или даже лучше — что-то символическое, говорящее о глубине моих чувств.
Щелкнув пальцами, я круто свернул
Ворвавшись в лавку знаменитого мастера Ансельмо, я в двух словах обрисовал ему суть дела. Нужно, мол, изящное колье для юной синьорины. Что-нибудь этакое, с намеком — мол, прошу прощения, каюсь, надеюсь на расположение.
Ювелир понимающе хмыкнул в усы и, кряхтя, полез в сейф. Долго там шебуршал, позвякивал ключами. Наконец извлек на свет плоскую бархатную коробочку.
— Вот, синьор, извольте взглянуть. Уникальная вещица, тонкая работа. Серебряный медальон в форме сердца, украшенный мелким жемчугом и аквамаринами. Внутри можно поместить миниатюрный портрет, локон волос — или какое другое любовное послание. Дарите с намеком на примирение — и синьорина непременно оттает, помяните мое слово!
Открыв коробочку, я придирчиво осмотрел медальон. Что ж, хорош, чертяка! Камни так и сверкают, серебро нежно мерцает. И главное — достаточно лаконично, без вычурности. То, что надо, чтобы тронуть сердце моей гордячки.
Без лишних слов отсчитав требуемую сумму, я спрятал покупку во внутренний карман сюртука. Медальон лег на сердце приятной тяжестью — будто обещанием скорых перемен.
Так, с подарком решено. Теперь нужно придумать, как его вручить. Не в лоб же совать, в самом деле! Элизабет такая царственная особа, в ней чувствуется порода. Значит, и ухаживать следует возвышенно, куртуазно. Стихами там всякими, серенадами. Ну, или, на худой конец, изысканным ужином при свечах.
Точно, ужин! Закачу-ка я пир на весь мир, закажу кучу вкусностей. Устрою романтическую обстановку, обольщу лаской и заботой. Глядишь, на сытый желудок Элизабет и смилостивится. Хоть чуточку оттает, позволит загладить вину.
Воодушевленный идеей, я поспешил в «Чикколи» — самый модный ресторан Венеции. Переговорил с хозяином, заказал деликатесов, вин, цветочных композиций. И даже умудрился выторговать лучшего повара — чтоб, значит, колдовал над ужином прямо у меня в палаццо.
Синьор Чезаре сначала упрямился, кряхтел, но звон увесистого кошеля быстро развеял его сомнения. В конце концов сговорились, ударили по рукам. Повар прибудет к назначенному часу, притащит провизию и прислугу. Сам накроет стол, расставит приборы. Мне же останется лишь спуститься к ужину с видом истинного джентльмена. Ну и, конечно, очаровать Элизабет своим раскаянием.
Окрыленный успехом, я помчался обратно в палаццо. Путь неблизкий, а до вечера еще надо успеть переодеться, побриться, надушиться. Ну и заготовить убедительную речь, куда ж без этого. Слова должны литься из самого сердца — искренне, проникновенно. Чтобы у Элизабет и мысли не возникло, будто я притворяюсь.
Ворвавшись в свои покои, я стремительно сбросил камзол и рубашку. Плеснул в лицо ледяной водой из кувшина, растер щеки докрасна. Так, теперь побриться — и можно облачаться в лучший наряд. Благо, недавно разорился на парчовый сюртук с серебряным шитьем. Уж в нем-то я точно произведу впечатление этакого галантного кавалера.