В Объятиях Соблазна
Шрифт:
Она одобрительно цокнула языком и погрозила пальцем.
— Вот только не думай, что это будет легко. Синьорина не из тех дурочек, что млеют от грубой лести. Гляди, как бы она сама тебя не обвела вокруг пальца! Бабы — они знаешь какие хитрые? Тем более благородные девицы.
Голос Лауры сочился ядом пополам с плохо скрываемой обидой. Я знал, что она давно и безнадежно влюблена в меня. Терпит измены, сносит грубость, лелеет пустые надежды. Ждет, когда же я наиграюсь и остепенюсь с ней, верной и покладистой. Наивная дурочка, разве не понимает, что используют ее как вещь? Просто удобный инструмент для реализации
Но сейчас ее болтовня, ее жалкие потуги влезть в мою жизнь вызывали лишь глухое раздражение. Мне не хотелось ни видеть Лауру, ни говорить с ней. Хотелось побыть одному, разобраться в себе. Понять, как жить дальше с этой саднящей раной в груди. С этой неодолимой страстью к женщине, что презирает меня всей душой…
— Уйди, — глухо процедил я, пряча лицо в ладонях. — Оставь меня, прошу. Мне нужно подумать.
Я услышал, как Лаура судорожно вздохнула. Словно от обиды и непонимания. На миг ее рука замерла над моим плечом — будто хотела дотронуться напоследок. Но я отшатнулся, уходя от прикосновения. Нет. Хватит с меня фальшивой близости. Никаких больше суррогатов, никаких ширм и подмен.
Лаура негромко всхлипнула и медленно поднялась. Зашуршал подол ее платья, зацокали по мрамору каблучки, удаляясь прочь. Звуки ее шагов постепенно стихали, пока не растворились в гулкой тишине коридора. Я снова остался в одиночестве, наедине с мыслями, что роились в голове подобно разъяренным осам. Наедине с этим чудовищем, что сегодня родилось в моей измученной душе.
Чудовищем, которое носит гордое и страшное имя — Любовь.
* * *
Элизабет
Задыхаясь от бега и душивших меня рыданий, я неслась прочь от дворца дожей, прочь от музыки, смеха и сияющих огней. Каждый шаг уносил меня все дальше от разверзшейся пропасти стыда, от груза обрушившегося позора. Я петляла по узким улочкам Венеции, не разбирая дороги, спотыкаясь о неровные камни мостовой. Боль в ступнях от неудобных туфель, стянутое тесным лифом тело, бьющий в лицо колкий ветер с каналов — все это казалось незначительным, пустячным в сравнении с тем мучительным ощущением непоправимой катастрофы, что разрасталось в моей груди.
Мысли метались, путались, натыкались друг на друга. Я, Элизабет Эштон, благовоспитанная английская леди, невинная дебютантка — и вдруг в одночасье сделалась героиней грязного скандала. Одним поцелуем, одной постыдной минутой слабости перечеркнула свою репутацию, разрушила будущее. Теперь в глазах всего высшего света я — падшая женщина, потаскуха, недостойная уважения и сочувствия.
Самое ужасное, непостижимое — на краткий миг, на одно безумное мгновение я и сама… поддалась искушению. Ответила на жадный напор губ Марко, прильнула к его разгоряченному телу. Вкус табака и бренди во рту, властная хватка жестких пальцев, опаляющее кожу дыхание — все это вскружило голову, затуманило разум похлеще крепкого вина. Плоть взяла верх над рассудком, низменные инстинкты возобладали над доводами чести. И в эту жуткую, постыдную секунду я, кажется, была готова… Нет, нет, только не это!
Подобрав пышные юбки, я припустила прочь от мест, знакомых до боли, хранивших отпечаток моего позора. Несколько раз пришлось перейти на бег
Злые слезы застилали взор, мешали дышать. Приглушенные всхлипы вырывались из груди, царапая гортань, пока я петляла по безлюдным улочкам и задворкам, все дальше углубляясь в чернильный лабиринт Венеции. Звуки города — плеск волн в каналах, скрип уключин гондол, обрывки музыки и смеха, доносившиеся из освещенных окон — словно таяли, блекли, отступали на второй план, уступая место моему оглушительному, всепоглощающему отчаянию.
Мысли беспорядочно метались, путаясь, цепляясь друг за друга. Стоило на миг зажмуриться — и перед глазами вставало перекошенное лицо Марко. Дьявольский блеск янтарных глаз, хищный оскал влажных губ… И мой собственный судорожный всхлип, беспомощное трепыхание в стальных объятиях. Лучше бы сразу провалиться сквозь землю, сгинуть, исчезнуть — лишь бы никогда больше не видеть этого. Не знать, что где-то там, за стенами палаццо, смеются надо мной, осуждают, припоминают мельчайшие детали постыдной сцены…
Внезапно нога подвернулась на выщербленных ступенях моста, и я с резко рухнула на колени. Вскрикнула, обхватила себя за плечи, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Венеция смеялась надо мной — ее причудливые тени корчили рожи из подворотен, извивы каналов насмешливо поблескивали, шепот ветра в кронах отдавал едкой издевкой. Мир сузился до размеров булавочной головки, утратил краски и формы. Существовали лишь боль, стыд и бесконечное, непереносимое «за что»?
Не знаю, сколько я так просидела, свернувшись в комок на холодном камне. В какой-то момент слезы иссякли, дрожь унялась. Из оцепенения вывел далекий крик чайки и плеск весла, донесшийся с Гранд-канала.
Обессиленная, сломленная, я устало привалилась к перилам моста. Открывающийся вид на Гранд-канал, еще недавно казавшийся таким сказочным, сейчас вызывал лишь приступ тошноты. Ну их к черту, эти пряничные палаццо, мерцающие в свете луны воды, гондолы с влюбленными парочками! Сплошная мишура, за которой скрываются грязь, похоть и продажность.
Тяжело дыша, я огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда же меня занесло. Так, кажется, это Сан-Марко, самый центр. Вот и Часовая башня, и колонна со статуей крылатого льва. До палаццо Контарини рукой подать. Вот только возвращаться туда прямо сейчас…
При одной мысли об этом меня передернуло от омерзения. Нет уж, увольте! Не хочу даже видеть стены этого проклятого дома. Лучше уж переночевать где-нибудь в гостинице, а поутру со свежей головой решить, как быть дальше.
Хотя, похоже, выбора у меня особо и нет. События сегодняшнего вечера напрочь вытеснили из головы мысли о наследстве, но теперь они вернулись с удвоенной силой. Ведь завещание тетушки — это ключ к моей свободе. Пока я владею борделем, пока не избавилась от него любой ценой, Марко будет висеть надо мной дамокловым мечом. Сможет шантажировать, принуждать, измываться как ему заблагорассудится.