В Объятиях Соблазна
Шрифт:
В голове начал понемногу оформляться план действий. Пока еще смутный, туманный — но с каждой минутой он обрастал подробностями, кристаллизовался, становился все более реальным. Я не могла позволить себе сидеть сложа руки, упиваться жалостью к себе. Слишком многое стояло на кону. Честь семьи, мое доброе имя, будущее, которое представлялось теперь таким зыбким и непрочным…
Я с трудом поднялась на негнущиеся ноги. Нащупала в ридикюле носовой платок, утерла мокрые щеки. Ну все, баста. Никаких больше слез и истерик. Невзгоды закаляют, а не ломают. Так отец говорил — и был чертовски прав.
Расправив
Вот и я брела наугад, куда глаза глядят. Вдоль припортовых ночлежек, трактирчиков, лавочек. Обходила шумные компании, гогочущих матросов, подозрительных оборванцев. Меня вели вперед тусклый свет редких фонарей и плеск воды. Несколько раз приходилось шарахаться в подворотни, избегая чересчур приставучих кавалеров. Но страха, как ни странно, не было. Лишь тупая, ноющая боль где-то под сердцем. И твердая решимость все исправить.
Так я и кружила по безлюдным закоулкам, пока небо на востоке не посерело. Усталость брала свое — ноги гудели, обмякшее тело клонилось к земле. Кажется, я совсем стерла ноги в кровь.
Наконец впереди забрезжил знакомый силуэт — громада палаццо Контарини. В окнах не теплилось ни огонька, дом казался погруженным в сон. Ни души не видно было во дворе и в саду, лишь шелестели на ветру кроны вязов да плескалась вода в фонтане.
Я решительно толкнула массивную дверь парадного входа и, не дав глазам привыкнуть к темноте, шагнула в непроглядный мрак вестибюля. Но не успела сделать и пары шагов, как с размаху впечаталась в до боли знакомую твердую грудь — на пороге, преграждая мне путь, стоял не кто иной, как Марко.
Глава 20
Марко
Любовь. Чертова, безумная, неодолимая. Любовь к женщине, которая меня ненавидит. К женщине, которую сам же столкнул в грязь, безжалостно и подло. Господи, за что? Почему я не могу быть с ней так, как мечтаю — нежно, бережно, трепетно? Неужели я настолько испорчен, настолько не способен на настоящее чувство?
Тяжело вздохнув, я с трудом поднялся на ноги. Тело казалось налитым свинцом, суставы ныли. Надо возвращаться. Хватит жалеть себя, упиваться своей виной. Элизабет наверняка уже дома — зализывает раны, проклинает меня на чем свет стоит. И я должен… Что? Извиниться? Вымаливать прощение? Смешно, ей-богу. Можно подумать, этого будет достаточно.
И все же я обязан попытаться. Не знаю, как. Не представляю, что скажу. Но мысль о том, что она сейчас совсем одна, раздавленная и несчастная — невыносима. Я должен быть рядом. Утешить, поддержать. Сделать хоть что-то, чтобы облегчить ее страдания. Ведь в том, что ей сейчас больно и горько — только моя вина.
Мысленно приказав себе собраться, я решительно зашагал прочь. Коридоры дворца дожей были пустынны и гулки. Редкие гости то и дело попадались навстречу — веселые, разрумянившиеся, пьяные от вина и флирта. Они что-то кричали мне вслед, махали руками. Но
На улице было промозгло и ветрено. Неверный свет зари путался в облаках, серебрил камни мостовой. Где-то вдалеке грохотали фейерверки, вспарывая небо разноцветными сполохами. Я ежился от холода, кутался в плащ. Внутри все звенело от напряжения и странного, щемящего предчувствия. А вдруг я опоздал? Вдруг Элизабет так и не вернулась домой? Вдруг она сделала какую-нибудь глупость?
От этих мыслей бросило в жар, к горлу подступила тошнота. Я припустил бегом, расталкивая прохожих, перепрыгивая через ступеньки. Несся, как безумный, не чуя под собой ног. Расстояние до палаццо показалось бесконечным. Я задыхался, спотыкался, чертыхался сквозь зубы. Только бы успеть, только бы она была там!
Наконец знакомая громада дома выросла впереди, облитая призрачным сиянием восходящего солнца. Ворвавшись внутрь, я взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ворвался к себе, на ходу сдирая сюртук. Дьявол, надо хоть умыться, прийти в себя! Нельзя в таком виде соваться к Элизабет.
Плеснув в лицо ледяной водой из кувшина, я тщательно вытерся и пригладил волосы. Так, вроде бы ничего. Не красавец, но сойдет. По крайней мере, не провоняю перегаром и потом, как последняя свинья.
Несколько раз глубоко вздохнув, я подошел к двери, ведущей в коридор. Прислушался, затаив дыхание. Тишина, гробовая тишина. Неужели Элизабет и впрямь нет? От дурного предчувствия екнуло сердце.
Вдруг краем глаза я уловил какое-то движение за окном. Вгляделся пристальнее — и обмер. Это была она! Элизабет, бледная как смерть, в измятом бальном платье, медленно брела через внутренний дворик к парадному входу. Шла, пошатываясь, спотыкаясь на каждом шагу, будто пьяная. Даже отсюда я видел, как дрожат ее плечи, как бессильно повисли руки. Подол платья был изодран в клочья, и длинный кусок ткани волочился за ней по земле, цепляясь за кусты и растрескавшиеся плиты.
У меня перехватило горло. Жалость, нежность, раскаяние — все смешалось в груди, затопило горечью. Господи, что я наделал… До чего довел несчастную девочку своим скотским поведением! Страшно подумать, где она пропадала всю ночь. По каким злачным притонам скиталась, от кого спасалась бегством.
Выругавшись сквозь зубы, я бросился вниз по лестнице. Нужно встретить ее, успокоить, утешить. Сказать, что я во всем виноват. Что раскаиваюсь, ненавижу себя. Что никогда больше не обижу, не оскорблю и пальцем не трону. Даже если это будет стоить мне жизни.
Перепрыгивая через ступеньки, я в два счета домчался до холла. Рванул на себя тяжелую дверь — и едва не сшиб с ног застывшую на пороге Элизабет. Охнув, она отпрянула, вскинула на меня огромные испуганные глаза. Я оторопело замер, пытаясь совладать с бешено колотящимся сердцем.
Элизабет! Слава Всевышнему, она здесь, она в порядке! На бледных щеках алел лихорадочный румянец, волосы растрепались. Бальное платье было все в грязи и разводах, несколько жемчужин отлетели. Но боже, как она была хороша! Как невыносимо желанна, даже сейчас — заплаканная, взъерошенная, похожая на безумную сомнамбулу.