В одно прекрасное детство
Шрифт:
Всё наконец было готово, и наступило время посадки в самолёт.
Чтобы не скучать в полёте, Петя пригласил в пассажирскую кабину двух писателей: Александра Сергеевича Пушкина и Льва Николаевича Толстого. До посадки в самолёт их бронзовые бюсты скучали на папином столе далеко друг от друга, но теперь Петя так удобно поставил их рядом на полосатую гладильную доску, что Александр Сергеевич мог в полёте сколько угодно разговаривать с Львом Николаевичем о разных интересных вещах.
Петя зорко оглядел всю комнату: что бы ещё такое использовать в его
Ага! На шкафу стоял большой глобус… Отлично! Петя расположил его около своих ног. Теперь, если этот глобус слегка поворачивать, будет казаться, что летишь над земным шаром. Если, к примеру, земля на глобусе похожа на сапог, это значит, что самолёт летит над Италией, а если земля на глобусе точь-в-точь как собака, значит, ты летишь над Норвегией.
И Петя полетел!
Сначала его самолёт нёсся над самой землёй, потом стал подниматься выше, выше, выше, и вот уже под Петей поплыли облака, похожие на большие белые подушки.
— Стоп! — закричал Петя и бросился в спальню. Он принёс оттуда две большие подушки и положил их под спинки стульев, то есть под крылья.
Теперь действительно стало похоже, будто его самолёт летит высоко-высоко над облаками.
Но Петя не торопился лететь, ему ещё чего-то не хватало. Он подумал, подумал и вспомнил. Конечно, ему не хватало теперь только одного — гермошлема.
Вчера он сам видел по телевизору, что у настоящих лётчиков на голове обязательно бывает надет гермошлем, такой шлем, в котором всегда тепло и всегда есть воздух, даже если самолёт поднимается так высоко, что становится очень холодно и нечем дышать.
Значит, гермошлем просто совершенно необходим!
«А из чего его можно сделать? — подумал Петя. — Где его взять?..»
Подумал, подумал и тут же сообразил: «На кухне!»
Там в мамином хозяйстве было сколько угодно прекрасных кастрюль.
Но когда Петя стал примерять эти кастрюли себе на голову, то оказалось, что подходящую найти не так-то просто. Одни кастрюли были большие и тяжёлые, в них ничего не было видно, и они больно давили на плечи и макушку, а другие были такие маленькие, что даже не закрывали ушей и всё время падали с головы.
И вдруг Петя неожиданно наткнулся на кастрюлю, которая как будто только того и дожидалась, чтобы стать лётным гермошлемом. Она хорошо надевалась, плотно прижимала уши и не соскакивала, даже если сильно потрясти головой.
Ура! В такой кастрюльке, то есть в таком гермошлеме, можно было вполне отправляться в дальний рейс.
Петя опять забрался на своё пилотское место, нажал на кнопки папиной пишущей машинки, крутанул ногами глобус и… полёт продолжался снова.
Его самолёт летел высоко над облаками-подушками, а далеко внизу поворачивался земной шар — глобус. Петя уже пролетел над Италией, похожей на сапог, над Норвегией, похожей на собаку, когда в дверь вошли папа и мама, побледнели и сказали:
— Тихий ужас!..
Глава четвёртая
ЧТО ТУТ НАЧАЛОСЬ!
И мама и папа, конечно, очень рассердились, что все вещи лежат не на своих местах.
Пете казалось, что он построил замечательный самолёт, а маме и папе казалось, что он устроил страшный беспорядок. Ну и конечно, родители тут же стали разрушать Петин самолёт и расставлять всё по прежним местам.
Первым делом папа отобрал у Пети свою любимую пишущую машинку под названием «Эрика».
— Это же мои приборы! — простонал Петя.
— Ха-ха! — сказал папа. — Пока ещё это моя машинка!
— А это мой мотор! — попробовал объяснить Петя своей маме, но та даже не захотела его слушать.
— Ошибаешься! — заявила она и вынула из-под лётчика свою швейную машину.
Тут папа схватил Льва Николаевича Толстого и Александра Сергеевича Пушкина, прижал их к груди и грозно спросил сына:
— Ну хорошо, а писатели, они тебе кто — приятели?! Папа так сердился, что даже сам не заметил, как заговорил стихами: «писатели — приятели». Это получилось, наверное, потому, что он прижимал к себе бронзового Пушкина, а Пушкин, как известно, довольно хорошо сочинял стихи.
А мама уже ставила на место свою гладильную доску и поднимала с пола стулья, которые до сих нор были самолётными крыльями.
Без лишних разговоров Петин гермошлем опять превратился в обыкновенную кастрюлю, мотор перестал гудеть, потому что папа выключил пылесос, остановился вентилятор, стулья заняли свои прежние места вокруг стола.
— За что вы на меня сердитесь? — спросил Петя своих родителей. — Я же только немного хотел полетать.
Тут папа стал похож на чайник, который закипел и на котором начала подпрыгивать крышечка. От волнения у него снова — совершенно случайно — получились стихи:
На стульях нечего летать!
Иди-ка, милый, лучше спать.
Папа говорил негромко и вежливо, но грозно.
Петя хотел было сказать, что ему ещё рано укладываться, что из телевизора ещё не сказали: «Спокойной ночи, мальчики, спокойной ночи, девочки…» Но он даже не успел раскрыть рот, как папа подхватил его под мышку, будто он какой-нибудь портфель, и понёс в детскую.
Через секунду с него сняли штаны, ещё через секунду — трусики, ещё через секунду — рубашку, а ещё через секунду на Петю надели пижамку, уложили в постель, накрыли одеялом, потушили свет и закрыли дверь.
Петя остался один.
Он лежал, отвернувшись к стене, и думал: «Ну почему маме и папе совсем не понравился мой самолёт?..»
Глава пятая
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ САМОЛЁТ ДЕДА ПЕТИ