В одно прекрасное детство
Шрифт:
Кошке Дуров давал молочко, медведю — мёд, козе — берёзовые веники, а мышкам-сладкоежкам — сахар.
Вот только я до сих пор не знаю, что он давал лисе, чтобы она дружила с петухом, и что он давал волку, чтобы тот не обижал козу.
Но самое замечательное, чему научил Дуров своих животных, — это ездить на поезде!
Папа так много мне рассказывал об этом, что скоро мне стало даже казаться, что я сам, своими собственными глазами видел этот удивительный поезд.
Всё в этом поезде было точь-в-точь как в настоящем, только маленькое: впереди пыхтел настоящий, но маленький паровоз, а за ним по маленьким рельсам
А когда поезд прибывал на станцию, Анатолий Анатольевич угощал машиниста-обезьянку сладкими орешками.
Только бедного слона не брали в поезд, потому что он был такой громадный, что не помещался ни в один вагон, и такой тяжёлый, что мог раздавить всю железную дорогу.
Чтобы слон сильно не расстраивался, на него надели громадную красную фуражку и назначили начальником станции. Когда нужно было отправлять поезд, слон звонил в большой медный колокол, полосатый енот поднимал семафор, обезьянка-машинист давала гудок, паровоз дёргал, и сразу из всех вагонных окон высовывались головы разных зверят.
А бедный слон только грустно махал своим печальным хоботом вслед поезду, тяжело вздыхал и очень жалел, что вырос такой большой и поэтому не может покататься вместе со всеми.
Как раз недавно на улице папа показал мне большую цирковую афишу, на которой был нарисован огромный слон в красной фуражке. Слон дёргал за верёвку большого медного колокола, а вокруг него по маленьким рельсам ехал маленький поезд, в вагончиках сидело разное зверьё: куры, лисы, кошки, мышки, зайцы, поросята, коза и ещё кто-то, кого я даже не запомнил.
Я готов был рассматривать ту замечательную афишу без конца, но папа сказал мне:
— Интересно? Так вот, сынок, я обещаю тебе, что на днях мы пойдём в цирк и ты всё это увидишь сам, не на афише, а на самом деле. Я даже познакомлю тебя с Анатолием Анатольевичем Дуровым, потому что Толик — мой друг детства.
В то далёкое время я ещё не дорос до пионеров, а мой папа уже давно их перерос, но в самые важные минуты жизни мы давали друг другу Честное пионерское слово.
Вот и теперь, когда папа пообещал мне цирк, я спросил:
— Честное пионерское?
И папа, сделав пионерский салют над своим совсем не пионерским галстуком, сказал:
— Честное пионерское!
Глава девятая
В ЦИРК!
И вот мы идём в цирк, вернее, не идём, а едем.
Мы едем на мотоцикле: папа — в седле, мы с мамой — в коляске.
Мама говорит, что у папы золотые руки и он смастерил наш мотоцикл из старой консервной банки, мясорубки и паяльной лампы.
Мы с мамой трясёмся в коляске, мотоцикл трещит и стреляет, как пулемёт, из него вырывается пламя и клубы синего дыма, но, видимо, так и должно быть, потому что папа управляет им совершенно спокойно, невозмутимо глядя перед собой сквозь специальные мотоциклетные очки, которые он тоже сделал сам из старого кожаного портфеля и ещё чего-то стеклянного.
Папа сидит в седле мотоцикла, как будёновец на
Маме ехать в коляске значительно труднее, чем папе в седле. Папа только управляет мотоциклом, а мама должна следить, во-первых, за тем, правильно ли он это делает, во-вторых, чтобы я не вывалился на повороте, и в-третьих, чтобы у неё не соскочила шляпка, которую она прилаживала к голове всё утро.
Но в то прекрасное утро всё обошлось благополучно: папа управлял правильно, я не вывалился на повороте, мамина шляпка не соскочила и мотоцикл не взорвался.
Мы остановились перед цирком.
Огромный брезентовый шатёр был украшен яркими праздничными флажками. Над входом в цирк на специальном балкончике весело играл оркестр, а перед цирком шумела, смеялась, ела мороженое и даже пританцовывала толпа людей, которые пришли посмотреть на цирковое представление.
Но мама, папа и я даже и не подумали идти через главный вход. Мы же пришли в гости лично к известному дрессировщику Анатолию Анатольевичу Дурову, к самому Дурову, и поэтому прямиком направились за кулисы цирка через калитку в высоком заборе, на которой висела строгая надпись:
«ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЁН!»
Но папа смело распахнул перед нами эту калитку, и мы вошли в цирковой двор, то есть за кулисы.
Кто никогда не был за кулисами цирка, тот даже и представить себе не может, сколько там невероятного и удивительного.
Первой удивилась моя мама. Она подняла глаза вверх, туда, где над брезентовой крышей цирка-шапито висели яркие буквы из фанеры, и спросила папу:
— Шурик, а что такое КРИЦ?
Папа погладил маму по головке, как маленькую, и рассмеялся:
— Дорогая моя, КРИЦ — это ЦИРК, только наоборот, мы же смотрим на эту надпись с другой стороны, мы же за кулисами!
Глава десятая
В ЦИРКОВОМ ДВОРЕ
И действительно, всё здесь, в этом цирковом дворе, было наоборот. Вот, например, все люди обычно ездят на велосипедах, сидя на седле и держась руками за руль, а здесь целая семья — папа, мама и их дети — ездила задом наперёд. Они сидели на рулях своих велосипедов лицом к седлу, а руками вообще ни за что не держались. И никто на этом дворе даже не удивлялся при виде такого, потому что они совсем и не хотели кого-то удивить, а просто тренировались, репетировали, чтобы потом, на представлении, всё у них получилось хорошо и гладко, как говорится, без сучка и задоринки, без всяких ошибок.
Это всё равно как школьник, чтобы хорошо ответить в школе урок, должен перед этим несколько раз повторить его дома.
И велофигуристы ездили и ездили без конца задом наперёд, да к тому же весело улыбались, потому что на представлении зрителям должно казаться, что это совсем не трудно, что ездить так — одно сплошное удовольствие.
А чуть в стороне, у забора, репетировала семья музыкальных эксцентриков. Их было немного побольше, чем велофигуристов: кроме папы, мамы и их собственных детей, в этом номере участвовали ещё два двоюродных племянника и очень старенькая бабушка.