В одно прекрасное детство
Шрифт:
БОЛЬНАЯ ОБЕЗЬЯНКА
Чарли Чаплин помог нам наконец отыскать папиного друга детства Анатолия Анатольевича Дурова. Тот сидел перед столиком с зеркалом и мазал лицо специальной белой краской — гримом.
Папа тихонько подкрался к Дурову сзади, закрыл ему ладонями глаза и спросил нарочно страшным голосом:
— Угадай, кто я?!
Он думал, что Дуров нипочём не догадается, ведь они столько лет
— Шурик?! — радостно воскликнул Анатолий Анатольевич и обернулся.
— Толик! — воскликнул мой папа и хлопнул Дурова по плечу.
Они обнялись и от радости стали хлопать друг друга по спине.
— Шурик! — воскликнул Дуров и хлоп моего папу.
— Толик! — воскликнул папа и хлоп Дурова.
— Шурик! — хлоп…
— Толик! — хлоп…
— Шурик!
— Толик!
— Шурик!
— Толик!
Нам с мамой было очень приятно смотреть, как друзья детства обнимаются и громко хлопают друг друга по спинам: Хлоп-хлоп!.. Хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп!..
Но они не просто хлопали друг друга, а при этом ещё вспоминали что-нибудь интересное из своего детства.
— А помнишь, Толик, — вспомнил мой папа, — как ты хотел научить кошку играть на балалайке?!
— А помнишь, Шурик, — вспомнил Дуров, — как ты однажды окунул голову в ведро с водой и не дышал целых две минуты?!
— А помнишь?!
— А помнишь?!
Смотреть на эту встречу было так весело, что даже Чарли Чаплину самому захотелось дружески похлопать кого-нибудь, но, так как под рукой у него не оказалось никого подходящего, он просто радостно захлопал в ладоши.
Но мой папа вдруг перестал хлопать Дурова, он вспомнил про нас с мамой.
— Познакомься, пожалуйста, Толик, это моя жена, а это мой сын.
Дуров поцеловал маме руку, а потом присел передо мной на корточки.
— Ну, здравствуйте, юноша! Как же вас зовут?
— Петя, — тихо сказал я. Меня впервые назвали на «вы».
Но тут лицо у Дурова стало вдруг грустным-грустным, таким грустным, что мой папа даже встревожился:
— Что случилось, Толик?
— Мы тут с вами радуемся, — вздохнул Дуров, — а бедный Петька заболел…
Моя мама, конечно, сразу прижала меня к себе и стала внимательно разглядывать.
— Что вы меня пугаете?! — заволновалась она. — Мой Петя совершенно здоров. Правда, Петенька?
Но Дуров только грустно улыбнулся:
— Заболел не ваш сын Петенька, а машинист нашего поезда, обезьянка Петька. Вот она…
Только тут мы заметили, что невдалеке, на маленькой детской кроватке, лежит, укрывшись одеялом, больная обезьянка, а рядом с ней на стуле сидит доктор в белом халате и белой шапочке.
— Попрошу полную тишину, — строго сказал доктор и стал выслушивать больную обезьянку.
Когда я простужался, детский доктор выслушивал меня точно так же, просил глубоко дышать, совсем не дышать, а когда нужно, покашлять.
— Пожалуйста, покашляй, — попросил доктор обезьянку, которую он выслушивал специальной трубкой.
Больная
Тогда доктор попросил Дурова:
— Анатолий Анатольевич, сделайте, пожалуйста, так, чтобы она немного покашляла.
Но знаменитый дрессировщик только бессильно развёл руками.
— К сожалению, — грустно усмехнулся он, — я её этому не научил. Она умеет ездить на паровозе, умеет кувыркаться и кланяться, умеет шалить, а кашлять не умеет.
— А может, у неё болит животик? — спросила моя мама. Она, наверное, вспомнила, как один раз я поел немытое яблоко и потом у меня от этого сильно болел живот, так что доктор даже прописал мне касторку. — Нашему Петеньке, — сказала мама, — очень помогла касторка, попробуйте дать её и обезьянке.
— Не знаю, — вздохнул Дуров. — Она же не разговаривает по-человечьи и не может нам объяснить, что у неё болит. Ну, Петенька, может, у тебя действительно болит живот?
Обезьянка молчала.
— Значит, железной дороги не будет? — спросил я.
Дуров только развёл руками:
— Значит, не будет, без машиниста нам не обойтись.
— Жалко твою обезьянку, — вздохнул и папа. — Ну что ж, Толик, до свидания. Пусть ваш машинист Петька поправляется поскорее. А мы пойдём в зрительный зал садиться на свои места, а то скоро уже начинается представление.
Мне было очень жалко обезьянку и обидно, что не увижу железной дороги.
— Ты, Петенька, не расстраивайся, — сказала мне моя мама. — Доктор вылечит её, даст лекарство, поставит горчичники, и, когда она будет опять здорова, мы ещё раз придём к дяде Дурову.
И мы снова пошли к выходу через весь цирковой двор. Мы прошли мимо велофигуристов, которые по-прежнему ездили задом наперёд; мимо семьи музыкальных эксцентриков, которые играли на разных инструментах, а их старенькая бабушка под музыку старательно скребла скалкой по стиральной доске; мимо приветливой женщины с голубыми глазами, которая своими длинными ногами, как руками, подкидывала и ловила смелую девочку, похожую на куклу; мимо маленькой лошади под названием пони; мимо фокусника, который помнил, как начинаются, но не помнил, как кончаются его фокусы; мимо смешного и грустного Чарли Чаплина; мимо заклинателя змей с его сонной коброй; мимо индейца Васи Сантос-Кукушкина и его жены. Мы шли очень быстро, но я всем успел крикнуть:
— До свидания!
Из цирка уже доносилась музыка, и, наверное, вот-вот должно было начаться представление. Мы побежали бегом, как вдруг за нашей спиной кто-то громко закричал:
— Стойте, стойте!
Это кричал Анатолий Анатольевич Дуров.
Знаменитый дрессировщик догнал нас, когда мы уже выходили с циркового двора. Сначала он не мог произнести ни слова — так он запыхался. И только выдохнул: «Ффу!»
Потом немного отдышался и сказал моим родителям:
— Подождите, мне, кажется, пришла в голову одна замечательная мысль! — И Дуров присел возле меня на корточки. — Ты смелый мальчик?