В одно прекрасное детство
Шрифт:
Я глазел по сторонам и уже не очень жалел, что не попал на представление. Зритель там сидит себе спокойненько на своих местах и даже не подозревает, что в это время в цирковых коридорах — за кулисами — идёт напряжённая работа, подготовка к представлению: надевают на цирковых лошадей яркие, праздничные сбруи, до блеска натирают цирковые велосипеды, фокусники готовят свои удивительные чудеса, а канатоходцы проверяют свои канаты.
В это же время, наверное, досыта кормят львов, тигров и других хищников, чтобы во время представления, на манеже, им
Здесь, за кулисами, я увидел даже больше, чем мог бы увидеть, сидя на своём месте в зрительном зале.
Но тут все забегали, заволновались — начиналось выступление Анатолия Анатольевича Дурова.
— Будь молодцом! — сказал он мне, — Жду тебя на манеже!
Анатолий Анатольевич широко заулыбался, потому что перед зрителями он всегда появлялся только с улыбкой, и вышел от нас на освещённый манеж. И тут же мы услышали оттуда радостные аплодисменты — это зрители здоровались со своим любимым артистом.
Ой!.. Мне становилось то холодно, то жарко, ведь через минуту должен буду выехать на паровозе и я…
Мама стояла рядом и то бледнела, то краснела — она волновалась больше Дурова, больше папы и даже больше меня, она волновалась больше всех.
— Наш сын уже, кажется, пахнет обезьянкой, — пошутила мама от волнения.
— Пустяки! — Папа тоже волновался. — Вечером отмоем все запахи. Ототрём!
Откуда-то издалека раздался голос:
— Давайте железную дорогу!
У паровоза тут же появился какой-то чумазый, деловой парнишка, который больше всех понимал в технике. Он стал поворачивать какие-то краники — одни отворачивал, а другие заворачивал.
Мне стало страшно, но я не заплакал, потому что знал: машинисты не плачут, — и мы покатились по какому-то тёмному коридору.
Тут чумазый деловой парнишка повернул какой-то последний краник и весело крикнул: — Ну, Петька, не бойся! Гуди побольше, машинист! Счастливого пути!
Я дёрнул за верёвку, паровоз загудел, и из тёмного коридора мы выкатились на освещённый манеж.
Глава семнадцатая.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ!
Заиграла весёлая музыка, зрители громко захлопали, но Анатолий Анатольевич поднял руку, и на минуту в цирке наступила полная тишина, только иногда было слышно, как из паровоза негромко шипит пар.
Дурова осветили яркие лучи из четырёх прожекторов, и он произнёс торжественным голосом:
Привет вам, милые друзья,
Мои родные зрители!
Мне радостно, что вижу я
Ребят и их родителей!
Знаком я с вами много лет,
Но
Я встречи жду, и мой привет —
Начало представления!
Тут большой цветастый петух, который до этого молчал и важно дремал на левом плече Анатолия Анатольевича, приподнялся, вытянул шею да как заголосит во всё своё петушиное горло:
«Ку-ка-ре-ку!»
Услышав это «ку-ка-ре-ку», внимательный слон в огромной красной фуражке начальника станции ухватил хоботом толстую верёвку и изо всех сил ударил в большой медный колокол. Это означало, что можно начинать посадку.
И началась посадка!
Никто не подгонял пассажиров, они сами со всех ног бросились занимать места в вагонах. Топот поднялся страшный, потому что у каждого пассажира было четыре ноги, ведь это же, как ты понимаешь, были не люди, а дрессированные дуровские животные. Хрюкали на ходу поросята, пищали белые мыши, мяукала кошка, блеяла коза, лаяли собаки, пыхтел и сопел ёжик, крякали утки, шипели гуси, кудахтали куры.
Хотя, извини, я забыл, не у всех дуровских животных было по четыре ноги — утки и гуси, например, шлёпали по цирковому ковру только двумя ногами, только по две ноги было у кур, но всё равно, всё равно на манеже царило шумное веселье, никто не хотел опоздать на поезд.
Но вот все четвероногие и двуногие расселись в зелёных вагончиках по своим местам и нетерпеливо высунулись в окна, потому что пассажирам нашего поезда хотелось уже скорее отправиться в путь-дорогу.
Скажу тебе по секрету, все они так торопились потому, что уже привыкли в конце своего небольшого путешествия получать от Анатолия Анатольевича что-нибудь вкусненькое.
Вот, оказывается, почему они так спешили и почему так любили ездить на этом поезде!
Но об этом я узнал только потом. А сейчас солидный начальник станции, неторопливый слон, дождавшись команды Дурова, дал ещё два звонка, и поезд наконец тронулся.
Как только наш удивительный поезд отошёл от станции, шум поднялся ещё сильнее: громче захрюкали поросята, запищали белые мыши, замяукала кошка, заблеяла коза, залаяли собаки, засопел ёжик, зашипели гуси, закрякали утки, закудахтали куры и, вдобавок ко всему, я всё время давал гудки, так что можешь себе представить, что творилось на манеже.
Мои папа и мама в это время наблюдали за мной сквозь узкую щёлочку в занавесе и, конечно, по-прежнему страшно волновались.
И все цирковые артисты волновались тоже, потому что знали: на паровозе вместо заболевшей обезьянки Петьки едет обыкновенный мальчик Петя, который ещё никогда не был машинистом.
А зрители об этом даже не догадывались. Правда, один из них, очень внимательно приглядевшись ко мне, сказал своей соседке:
— Какая же это мартышка? Это никакая не мартышка. Это самая обыкновенная макака. Меня не проведёшь! Что я, макак не знаю, что ли?!