В одном лице
Шрифт:
— Билли! — сказала моя мать, рассмеявшись как будто бы невинно, как она это умела. — Расскажи Ричарду, что тебе интересно.
— Мне интересен я, — ответил я. — Какие есть книги про кого-то вроде меня? — спросил я Ричарда Эбботта.
— Билл, ты не поверишь, — сказал мне Ричард. — Тема взросления, перехода от детства к юности — в общем, есть множество чудесных романов, исследующих эти таинственные земли! Пойдем-ка посмотрим.
— В такой час? Куда это вы пойдете? — с тревогой спросила бабушка. Все это происходило после раннего ужина, обычного для учебных дней, — еще не стемнело окончательно, но сумерки уже сгущались. Вся семья собралась в столовой.
— Ричард ведь может сходить с Биллом в нашу городскую библиотеку, Вики, — сказал дедушка Гарри. Бабушке как будто влепили пощечину; она была настолько Викторией (пусть и только в своей голове), что никто, кроме деда, никогда не называл ее «Вики», и каждый раз это обращение вызывало у нее негодование. — Спорить готов, мисс Фрост не закрывает библиотеку часов до девяти.
— Мисс Фрост, — произнесла бабушка с нескрываемым отвращением.
— Ну-ну, терпимее, Вики, терпимее, — сказал дед.
— Пошли, — повторил Ричард Эбботт. — Получишь собственную библиотечную карточку — уже неплохо для начала. Потом настанет черед и для книг; я полагаю, что скоро они потекут рекой.
— Рекой! — радостно воскликнула мама, но в ее голосе отчетливо слышалось недоверие. — Ричард, ты плохо знаешь Билли, — он не большой любитель чтения.
— Увидим, Золотко, — ответил ей Ричард и подмигнул мне. Моя влюбленность в него становилась все менее излечимой; если мама уже начала влюбляться в Ричарда Эбботта, то она была не одинока.
Помню тот удивительный вечер — в компании неотразимого Ричарда Эбботта мне казалась романтичной даже такая обыкновенная вещь, как прогулка по Ривер-стрит. Было тепло и душно, как в летнюю ночь, где-то вдалеке ворчала гроза. Все соседские дети и собаки высыпали играть на задние дворы Ривер-стрит, и колокол на часовой башне академии Фейворит-Ривер отбивал время. (Было всего семь часов сентябрьского вечера, и мое детство, как и сказал Ричард, уступало дорогу юности.)
— Билли, а что именно в тебе самом тебя интересует? — спросил меня Ричард Эбботт.
— Мне интересно, почему у меня возникают внезапные, необъяснимые… влюбленности, — сказал я ему.
— Ах, влюбленности — скоро у тебя их будет еще больше, — с воодушевлением сказал Ричард. — Это обычное дело, так и должно быть — и нужно получать от них удовольствие! — прибавил он.
— Иногда я влюбляюсь в неподходящих людей, — попытался объяснить я.
— Не бывает «неподходящих» людей, Билл, — уверил меня Ричард. — Нельзя влюбиться или не влюбиться в кого-либо по своей воле.
— А-а, — сказал я. Мне было тринадцать, и я понял только, что влюбленность — нечто еще более страшное, чем я себе представлял.
Забавно вспоминать, что всего через шесть лет, когда мы с Томом отправились в то летнее путешествие — в поездку по Европе, которая не совсем удачно началась в Брюгге, — сама мысль о влюбленности уже казалась мне невозможной. Тем летом мне было всего девятнадцать, но я был уверен, что никогда не полюблю снова.
Не знаю точно, чего ждал от этого лета бедный Том, но я был еще так неопытен, что вообразил, будто навсегда распростился с влюбленностями, способными причинить мне боль. Я был, по правде сказать, столь удручающе простодушен — как и Том, — что решил, будто теперь у меня есть вся жизнь на восстановление от того незначительного ущерба, который нанесли мне муки любви к мисс Фрост. Я еще не приобрел достаточного опыта в отношениях, чтобы осознать глубину влияния мисс Фрост; ущерб оказался не таким уж незначительным.
Что касается Тома — тут я просто решил быть более осторожным, когда буду поглядывать на юных горничных или других женщин с маленькой грудью, которых мы с Томом встретим в поездке.
Я осознавал, как легко обидеть Тома; я видел, как чувствителен он к «маргинализации», как он выражался, — ему вечно мерещилось, что его не замечают, или же принимают как должное, а то и откровенно игнорируют. Мне казалось, что я веду себя крайне осторожно и не позволяю себе явно засматриваться на кого-то еще.
Но однажды ночью — мы были в Риме — Том сказал мне:
— Лучше бы ты просто пялился на проституток. Им нравится, когда на них смотрят, Билл, и, честно говоря, мне больно знать, что ты думаешь о них — особенно о той высокой, с еле заметными усиками, — но даже не взглянешь в их сторону!
В другую ночь — не помню, где мы остановились, но мы уже легли, и я думал, что Том уснул, — он произнес в темноте:
— Как будто тебе прострелили сердце, Билл, но ты не замечаешь ни раны, ни кровотечения. Сомневаюсь, что ты даже выстрел-то услышал!
Но я забегаю вперед; увы, это извечная повадка писателя, которому известен конец истории. Лучше вернемся к Ричарду Эбботту и нашему походу за моей первой библиотечной карточкой — и к героическим стараниям Ричарда убедить меня, тринадцатилетнего подростка, что не бывает «неподходящих» объектов для влюбленности.
Тем сентябрьским вечером библиотека практически пустовала; как я потом узнал, так бывало почти всегда. (Еще удивительнее было то, что я никогда не видел там детей; лишь годы спустя я понял причину.) На неудобном с виду диванчике примостились две пожилые дамы; в торце длинного стола сидел старик, обложившийся стопками книг, но, по-видимому, он не столько намеревался их читать, сколько стремился забаррикадироваться от своих соседок.
Я заметил также двух унылого вида старшеклассниц, страдавших в публичной школе Эзра-Фоллс вместе с кузиной Джерри. Наверное, они пришли делать то, что Джерри называла их «максимально минимальным» домашним заданием.
От пыли, скопившейся за многие годы на бесчисленных переплетах, я чихнул.
— Надеюсь, это не аллергия на книги, — отозвался кто-то — это были первые обращенные ко мне слова мисс Фрост; обернувшись и увидев ее, я потерял дар речи.
— Этому мальчику нужна библиотечная карточка, — сказал Ричард Эбботт.