В огне аргентинского танго
Шрифт:
Лиза несколько раз попыталась заговорить с ним, о чем-то спрашивала, но он отвечал односложно или вообще не отвечал, а потом и вовсе встал и вышел, никому ничего не говоря. Лиза вопросительно посмотрела на невестку: мол, это что? Маня махнула рукой: не обращай внимания, это нормально, – и вернулась к общей беседе.
Лиза окинула взглядом шикарный стол и веселую компанию и усмехнулась: нет, ну они вообще хорошо сидят, эти четверо – с пельмешками да под закусочку выпивали доброй водочки, с удовольствием общались, грозились еще и в баню пойти, которая, как выяснилось, сегодня топилась и еще не остыла, можно и раскочегарить в
А Лиза с Глебом как бы выпали из этой душевной компании, оба спиртного не пили, ели мало и в общем разговоре участия практически не принимали. Лиза вообще мало и редко пила, а сегодня уж тем более не хотелось в непонятной ей и незнакомой обстановке, а Протасову – она отметила этот факт – даже и не предлагал никто налить, видимо, он давно отказался от алкоголя.
– А можно у вас тут прогуляться или вы после захода солнца по двору уже не ходите? – спросила она у Николая.
– Почему не ходим? – удивился слегка захмелевший Коля. – Ходим, дела делаем. Только свет надо включить.
– Идемте, я вам включу! – подскочила его жена с места. – И покажу, что там и как.
– Идемте, – поднялась следом за ней Лиза.
– У нас тут вдоль дорожек фонари стоят, хорошо светят, – пояснила Вера, что-то включая на щитке у входной двери. – Правда, мы их редко зажигаем, Глеб Максимович и без них ходит и все видит, а нам с Колей без надобности. Ну вот, можете идти, – улыбнулась она девушке.
Лиза надела куртку, ботинки, поблагодарила кивком головы женщину, с трудом отворила тяжелую дверь и вышла на веранду. Разумеется, фонари были исполнены в форме средневековых светильников, но освещали они и впрямь хорошо, по крайней мере, вокруг дорожек вполне все просматривалось.
Она пошла по одной из вымощенных дорожек и добрела до приземистого, довольно большого одноэтажного здания, оказавшегося баней. Заходить туда она не стала и свернула на другую дорожку, ведущую на противоположный конец участка, к симпатичному небольшому домику. Не доходя до него, Лиза перешла еще на одну дорожку, петляющую между деревьев в саду и неожиданно выскочившую сбоку к центральному входу хозяйского дома.
На освещенной веранде, закутавшись в какой-то меховой тулуп, сидел Протасов в кресле, придвинутом в арку распахнутых дверей, к самым ступенькам. Лиза постояла, прикидывая, сделать ли вид, что не заметила его и идти дальше, или как-то обозначить свое присутствие, и поняла, что он смотрит прямо на нее.
– Привет, – тихо сказала Лиза, подходя ближе к ступенькам и глядя снизу вверх на него, – ты чего здесь сидишь?
– Гуляю, – после довольно долгой паузы все-таки ответил Протасов без дружелюбия в голосе.
Она поднялась по ступенькам и встала перед ним. Помолчали.
И вдруг Лизе так сильно, до непереносимости, до невозможности остановить этот накрывший с головой эмоциональный порыв, захотелось его растрясти, сказать что-то, может, даже ударить, сделать хоть что-то, чтобы он стал прежним, живым или хотя бы проявил какие-то эмоции, заговорил нормально. И это незнакомое не подконтрольное нечто внутри нее – сильное, мощное, обжигающее – подтолкнуло ее на провокацию:
– Я не подходила к тебе на похоронах Алисы. Хочу теперь выразить свое соболезнование, – все-таки сдержалась в последний момент и смягчила те выражения и слова, что рвались из нее огненной лавой, словно чертом подхлестываемые.
А
Просто промолчал, и все! Будто Лизы и не было рядом, а он все так же сам себе тут «гуляет».
«Не в этом случае!» – решительно подумала Лизавета, заведясь бесповоротно, как в бедовую пропасть ухнув.
– Считается, что души умерших детей настолько чистые, что они сразу попадают в рай, в Царство Божие, или становятся ангелами, – тихо сказала она, внимательно вглядываясь в выражение его лица. Он повернул к ней голову, посмотрел прямо в глаза и очень холодным, твердым голосом потребовал:
– Прекрати нести эту чухню. И не смей говорить про Алису. Я запрещаю тебе.
– Ну, почему чухню, – спокойно возразила Лиза, напрочь проигнорировав и его грозный тон, и его требования. – Есть множество, миллионы свидетельств людей, прошедших клиническую смерть, и работы сильных медиумов и экстрасенсов о жизни и путях души после смерти, и даже наука доказала, что это правда, и душа после смерти продолжает свою жизнь.
Протасов резко поднялся из кресла, так, что оно отлетело, проскрежетав по полу, шагнул вперед, уронив доху и даже не заметив этого, и навис угрожающей, мрачной фигурой над Лизой.
– Замолчи немедленно! – потребовал он и повторил: – Я запрещаю тебе говорить о моем ребенке и произносить весь этот бред вслух! Если хочешь порассуждать на эти темы, то в другом месте! А раз приехала ко мне, то будь любезна подчиняться моим правилам! А они таковы: никто не смеет здесь даже упоминать о смерти Алисы. Понятно?
– То есть ты в загробную жизнь не веришь? – все так же спокойно и почти в режиме легкой беседы уточнила Лиза, полностью проигнорировав все его предупреждения и пугающий тон, и продолжила теософский «спор»: – Во всех религиях признается и описывается и ад, и рай, и путь души после смерти.
– Так! – грозно прорычал Протасов, и у него сделалось ужасное выражение лица, словно его судорогой перекосило: – Все! Ты…
– Ты слышал легенды о птице счастья? – перебила она его и, отступив на шаг, отвернулась и посмотрела куда-то вдаль. – О синей птице счастья? – повернула голову, посмотрела на него и снова отвернулась, продолжив: – А ты знаешь, что в лесах Амазонки, то есть в джунглях, водится чудесная птица, полностью синяя, и местные аборигены одного племени верят, что если эта птица сядет рядом с человеком или тому удастся подкрасться и постоять рядом с ней, то ему всю жизнь будет сопутствовать удача во всем. А аборигены другого племени охотятся за этими птицами и делают из них чучела и украшают ими свои головные уборы, считая, что это приманивает к ним удачу.
– Лиза! – потребовал Протасов. – Прекрати! Зачем ты говоришь всю эту хрень? Ты хочешь, чтобы я взял тебя за шкирку и выставил за ворота?
– Я хочу сказать, Глеб Максимович, – холодно сказала она, посмотрев ему прямо в глаза, – что, если ты не веришь в существование чего-то, что, по твоему мнению, абсолютно не может быть, то это не значит, что такого явления или вещи не существует в природе! И этому явлению глубоко по фигу, веришь ты в него или нет, оно просто есть, и все! И твое ограниченное сознание на это существование никак не может повлиять! А еще! – Она повысила голос и подалась ближе к нему. – Я так поняла, что ты у нас здесь профессионально скорбишь и упиваешься своими страданиями! Ты хоть представляешь, как ты мучаешь душу собственного ребенка?