В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
— Что еще прикажете, товарищ лейтенант?
— Утром накормить команду горячим завтраком.
— Качает зд о рово. В камбузе ни кастрюли, ни сковородки не удержать... И сверху поливает...
Салтаров начал перечислять все неудобства катерного камбуза, но лейтенант прервал его:
— Приспособитесь, знаю вас! Без горячего нельзя. Меня разбудите через четыре часа.
— Есть разбудить через четыре часа!
Моторный отсек походил на сушилку: на магистралях, коллекторах и блоках висела промокшая одежда. Сверкающие капли скатывались с нее.
Матросы освободили лейтенанту место у мотора. Они знали, что он прозяб больше всех.
Подложив под голову меховую безрукавку, Урванцев привалился боком к теплому кожуху мотора. Так он согревался и в дни ленинградской блокады, когда еще был рулевым на катере.
— Товарищ лейтенант, и при коммунизме придется пограничную службу нести? — устраиваясь рядом, спросил у него комендор Демушкин.
— Придется, — ответил лейтенант.
— До каких же пор?
— Пока будут существовать капиталистические государства. А вы к чему спрашиваете? Служба показалась трудной?
— Я не о себе. Нашим дипломатам, поди, труднее на международной ассамблее, — продолжал Демушкин, любивший пофилософствовать. — Мы тут хоть все свои, а там, в Америке, каждая шавка норовит в горло вцепиться. А наши дипломаты их вежливо по носу: осторожней, мол, перед вами Советский Союз... Ищите слабонервных в другом месте. И спят-то они, наверное, меньше нашего...
Согреваясь, лейтенант ощущал щекочущее покалывание крови в кончиках пальцев. Глаза у него слипались, но он вслушивался в слова матроса.
— Я о другом, — говорил Демушкин. — Мне вот из дому пишут, что для деда Бахтина небывалая жизнь наступила. Мастером на все руки дед был. В войну председательствовал в колхозе, и механизацией занимался, и лучше всех плотничал. А теперь, по старости, в уважение его заслуг, решили выдать ему до конца жизни такие трудодни, как прежде, а работу пусть выполняет какую хочет — по желанию и способности. У нас в Заволжье всюду новое. Старший брат мой с суховеями воюет, лесные заслоны выращивает. Районное знамя завоевал. Сестренка орден получила — гидростанцию строила...
Лейтенант сомкнул глаза и представил себе молодые деревца вдоль Волги, сады и каналы в пустынях, высокие белые плотины и каскады падающей воды...
— А мы вот ходим-бродим по пустому морю... Без наших рук все будет выращено и построено. Даже неловко как-то, — не унимался разговорившийся комендор. — Отслужим мы здесь, на границе, и на готовенькое вернемся.
— Не мудрите, Демушкин, стыдиться нам нечего, — не раскрывая глаз, сказал лейтенант. — Не вина, а заслуга наша в том, что нарушитель боится сунуться в эти места. Оттого, что мы здесь недосыпаем и выстаиваем в штормовую погоду, в Москве и на Волге спокойней работается. Без нас не обойдешься...
Сонное оцепенение овладевало Урванцевым: голос Демушкина доносился к нему словно издалека:
— И чего это рабочий народ в капиталистических странах договориться не может, чтоб всю сволочь разом долой! Видят же, как у нас дело идет... В Америке могли бы мертвые земли оживить, Африку лесом засадить. В пустыне Сахаре каналы вырыть... Там, поди, пальму больше всего высаживать надо, апельсины да финики...
На рассвете Урванцева разбудил кок:
— Прошу снять пробу.
Есть лейтенанту не хотелось. Во рту был какой-то железный привкус. Тряхнув взлохмаченной головой, он спросил:
— Как погода?
— Успокаивается, — ответил Салтаров, — молоко кругом.
Натянув непросохшие сапоги, Урванцев в одном свитере вышел на верхнюю палубу. Боцман встретил его в заиндевевшем бушлате. Туман окутывал море и сосны на берегу.
— Что синоптики передали?
— Обещают похолодание, — ответил старшина. — Ветер до двух баллов.
Лейтенант спустился в каюту, разделся до пояса, вымылся холодной водой и, растирая шею полотенцем, потребовал:
— Пробу сюда!
Суп, сваренный из бобовых и мясных консервов, остро пахнувший лавровым листом, показался ему необычайно вкусным. Урванцев съел все, что было в миске, и, чувствуя, как приятное тепло разливается внутри, сказал:
— Что-то не распробовал, порция мала.
Кок обрадовался:
— Разрешите еще принести?
— Довольно, я пошутил. Накормите команду. А мне горячей воды.
Потрогав шершавый подбородок, лейтенант взглянул в квадратное зеркальце и остался недоволен собой: его широкоскулое лицо заросло темной щетиной, около рта пролегли резкие бороздки, кончик носа шелушился, губы обветрились.
— Хорош, нечего сказать! — укорил он себя.
Он пришил к кителю свежий накрахмаленный подворотничок, тщательно выбрился и вышел на палубу помолодевшим и подтянутым.
Туман медленно рассеивался. Все снасти на катере казались поседевшими — их покрывали бисерно мелкие капельки влаги. У расчехленной пушки возился комендор.
— А вы, Демушкин, почему не завтракаете?
— Задержался, товарищ лейтенант. Девушка любит ласку, а пушка смазку, — бойко ответил комендор.
— Поторопитесь — скоро выйдем в море.
— Есть поторопиться!
После завтрака на катере началась суета общей приборки. Одни матросы смазывали механизмы и драили медяшку в нижних помещениях, другие — терли швабрами, окачивали водой и лопатили верхнюю палубу.
Лейтенант переговорил по радио с островом. За ночь никаких происшествий не произошло.
Через некоторое время опрятно прибранный сторожевик опять вышел в открытое море.
Туман поредел, но видимость по-прежнему оставалась плохой. Темная, словно густеющая вода продолжала дымиться на холоде.