В ожидании рассвета

Маркелл Мерлин

— Да, можно… А что это?

— Хотел бы я знать! Эта реликвия лежала в музее почти с самого Начала.

— И… при чём тут я?

— К сундуку прилагалась глиняная табличка, что его надо передать тридану Мирту, который будет в этой больнице, ровно в этот самый день и в этот час… О Тьма! Вы понимаете, что когда писали письмо на табличке, этого здания даже ещё не существовало, не то что вас!

Мирт открыл сундук. Хотел бы он порадоваться историческому моменту вместе с самим гонцом, но ничто сейчас не могло отвлечь

его от осознания, что Нефрона вот-вот умрёт. Почему он не отговорил её от той глупости?

Внутри сундука оказались два продолговатых пористых камня и ещё две таблички.

— Прочитайте, я не могу.

— «Мирт, это искусственные почки для Нефроны. Отдай их любому сморту, чтобы ей пересадил. Не бойся. Я всё рассчитал», — прочел гонец. — Подписано буквой «Р». Вторая табличка, видимо, для этого «любого сморта», она на тзин-цо.

— Что за…

Мирт посмотрел на письмо в своей руке, потом на табличку. Снова на письмо. И побежал за врачом-смортом.

* * *

Все вокруг только и говорят о великой силе. Но в чем она? В способности раз в тысячелетие прорвать время, чтобы один судья мог убить другого?

Фарлайт посмотрел на свои руки, гладкокожие, с когтистыми пальцами. Эти руки когда-то снесли ворота в деревне. Они же впечатали в стенку бывшего соратника-сектанта, когда тот был с ним не согласен. Они же держали вырывающуюся Хеду, когда та не хотела отдать свою кровь просто так. Они хватали людей в Цваргхаде и его окрестностях. И они почти не отличаются от тех рук, что были у мага, покинувшего несколько месяцев назад ингвилийскую школу.

Ничего не изменилось, и ничего не изменится. Потому что Тьма умолкла.

Фарлайт поднял в воздух пустую чашку на столе. Что он смог бы сделать с ней того, чего не мог раньше? Расколоть? Расплавить? Всё это может любой маг.

Но они, фраоки, всё время повторяют, что стали с единым целым с самой стихией, из которой был рождён весь мир… И точно так же не могут ничего сделать с этой чашей.

Как пустить эту новую силу на что-то доселе невиданное? Может, хоть раз попробовать созидать, а не разрушать?

За окном стремительно пронёсся какой-то демон, рука Фарлайта дрогнула, и чаша упала на пол, расколовшись на три неравные части. Плоть, душа, дух. У бесправных большая душа, но нет духа. У право имеющих великий дух, но почти нет души. У тех и других есть плоть, им её дали. Ненужный подарок, обуза. Так писал один из магов, живших на заре рождения Тьмы. Его имя история не сохранила… Да какая разница, скоро история закончится вместе с самим миром.

Фарлайт наклонился и поднял осколки. Возможно ли создать четвёртый метод существования? Нет, глупости.

Послышалось покашливание. Фарлайт обернулся и увидел Асага с папками в руках.

— Бэл повелевает вам придумать, откуда взять большое количество энергии.

— Жертва… разве нет?

— Дело в том, что я подсчитал, сколько нужно энергии на то, чтобы отдать необходимый приказ, плюс проколоть четыре тысячи четыреста восемьдесят лет с копеечкой. И, часть всё равно рассеется… Свой скот массово пускать на убой, как вы понимаете, не хочется. Сколько-то мы наберём в тюрьмах, и, конечно, теоретически мы могли бы украсть достаточное количество людей из деревень на границах, но всё равно, получается очень нерентабельный проект…

— Хватит вилять словами, говори прямо! Сколько нужно человек?

— Сто сорок.

— Да, многовато…

— Сто сорок тысяч.

Фарлайт потерял дар речи, а Асаг раскрыл папку и зачитал:

— Сто сорок тысяч человек, или семьдесят тысяч смортов первого ранга, или пятьдесят две тысячи триданов первого ранга, либо пятьдесят…

— А если, допустим, в магах седьмого ранга?

— Счёт пойдёт на сотни.

— А в фраоках?

— В фраоках нельзя считать.

— Боишься?

— Конечно, нет, — усмехнулся Асаг. — Количество энергии во фраоке нам неизвестно, потому что когда единственный раз умер фраок, никто не замерил ту энергию, что осталась после смерти. Вот почему я не могу считать во фраоках.

— Эти сто сорок тысяч человек смогут родиться заново?

— Это вряд ли… Их сожмёт, перемолет, уничтожит, ведь вы не просто убьёте их во время жертвоприношения, а превратите в импульс — сначала иглы, что проколет время, потом своего приказа.

— Чудесно. Они вернутся в лоно нашей матери!

— Прислать горничную, чтобы заменила вам чашу? — вдруг спросил Асаг, указывая на осколки, которые Фарлайт до сих пор держал в руках.

Фарлайт бросил осколки в стену, проследив, чтобы те не разбились, а вошли в камень как нож в масло. Так осколки и остались торчать из стены.

— Вы великий дизайнер, Нергаль, — сказал Асаг с наигранным восхищением. — Могу я позвать вас, когда достроят мой домик в Ашту? Мне пригодится ваше видение интерьера…

— Они будут мне напоминанием, — отозвался Фарлайт. — Чтобы я не забывал, зачем я здесь.

— Кстати о чашах, совсем забыл, — Асаг вынул из сумы горшочки, накрытые тканью. — Ламаш не сможет сегодня с вами отужинать, потому попросил меня передать вам эти яства, чтобы вы, так сказать, продолжали приобщаться к нашей культуре…

Фраок забрал горшочки, приподнял ткань. Сладкий, нежный запах заставил его желудок возжелать приятного переполнения — прямо сейчас, безо всяких ожиданий обеденного часа. Всё же Фарлайту удалось собрать остатки силы воли, чтобы поставить горшки на стол, сдержанно поблагодарить беса, и приказать крови не приливать к животу, а питать мозги.