В ожидании рассвета
Шрифт:
Но, для Фарлайта-Нергаля так и осталось загадкой, почему Ламаш вдруг решил поосновательней познакомить его с местной кухней и стал заявляться к нему с руками, полными съедобных даров.
— Запоминай. Это шеру — мясо. Шеру-шаили — мясо, приготовленное по храмовому обычаю, то есть сушеное. Это арку-шаигалли — травы по… как сказать… обычаю тех, кто живёт в доме, откуда правят.
Фарлайт разглядывал горшочек, полный трав, с неподдельным любопытством. Он никак не мог взять в толк, что надо было сделать с зеленью,
— В суде?
— Не обязательно. Когда ты уедешь в землю Мизушу, то будешь жить в большом доме. Выберешь себе, какой понравится. И этот дом станет твоим игалли. А в Цваргхаде… кстати, правильно говорить Суваршахту, так это звучит на нашем языке. Так вот, в Суваршахту игалли — это палаты судьи.
— Понятно. Так что за обычай, по которому это приготовлено?
Фарлайт не решался приступить к трапезе, и Ламаш подал ему пример, зачерпнув из горшочка горсть мягкой зелени. Прожевав, он довольно улыбнулся и отёр руку о тряпку — густая полупрозрачная жидкость, которой сочились травы, текла по его пальцам. Это действо показалось Фарлайту страшно грязным. Даже разгрызть руку чумазого шахтёра — и то было для него более чистым приёмом пищи.
— Их греют энергией. Долго, около часа.
— Тяжёлая работа, должно быть.
— Почему же? Нужен человек. Здорового человека хватит на несколько дней. Мы кладём его вот так на намишатт, — Ламаш сделал горизонтальное движение рукой, — а сверху ставим горшки.
— И что это значит — «намишатт»?
— Доска с иглами. Энергия начинает постепенно уходить из человека, когда он под своим весом насаживается на иглы, всё глубже и глубже. Но бару не даёт этой энергии улететь просто так, в воздух, и она движется, — Ламаш волнообразно помахал руками вниз-вверх, — и через час арку готова.
Фарлайт запустил пятерню в горшок. Арку оказалась страшно горячей, и он еле сдержался, чтобы не отдёрнуть руку. Но он пересилил себя и запихнул чужеземное блюдо в рот.
— На, вытри соуш, — сказал Ламаш, протягивая тряпку своему сотрапезнику. А тот был уже весь в этом соуше — руки, лицо, даже одежда. Фарлайт принялся тереть себя тряпкой, вспоминая недавний яблучный обед в Ведьминой пуще. Ему подумалось, что все изобретатели рецептов за пределами цивилизованных городов нарочно делают свою стряпню невозможной для поедания.
— Вкусно? — поинтересовался Ламаш.
— Не знаю, — отозвался Фарлайт, проглотив арку. — Горячо. А когда горячо, я не чувствую вкуса.
— Она же совсем остыла, пока я её сюда нёс.
Ламаш хохотнул. Мол, ты, новичок, ещё ко многому привыкнешь.
— А я знаю, зачем ты приносишь еду.
— Да? — Ламаш невинно взглянул на Фарлайта, перешедшего на такое знакомое и безопасное сушеное мясо.
— Чтобы я учил язык. Каинах дал мне словарь, но я выучился по нему только ругательствам. А с тобой запомнил уже штук пять новых слов.
— Надо же, ты меня раскусил.
Несколько минут они жевали молча. Видя, что Фарлайт остался равнодушен к непревзойдённому яству в горшочке, Ламаш налёг на него сам. Когда он закончил с обедом, Фарлайт спросил:
— Получается, рядовые демоны, вроде бесов, тоже питаются энергией, как фраоки?
— С чего ты взял?
— Это блюдо, как его… которое в горшке.
— Арку?
— Да. Если оно готовится на человеческой энергии, и бесы или тат-хтары едят это блюдо…
Ламаш махнул рукой.
— В одной арку-шаигалли мало энергии. Тем более, её дорого готовить. Не то что какую-нибудь арку-ишури или обычную арку. Мы не боимся, что другие демоны пристрастятся к энергии… Подозреваю, что это блюдо придумал сам бэл.
— Кто?
— Гардакар же… Это для иностранцев он «судья Гардакар», а для нас «бэл». Повелитель. Владыка. Тот, чьё слово — не то что закон, а выше любого закона.
Фарлайт убрал опустевшие горшки на подоконник и вывесил на крюк за окном красную тряпку — знак для обслуги, что надо прибраться.
— Как раз хотел тебя о нём спросить… что он пообещал тебе, чтобы ты хранил ему верность, как правителю? — сказал он, будто бы к слову. — Если не секрет.
— Да не секрет… Я думал, ты уже знаешь. С тобой должно быть то же самое.
Фарлайт был заинтригован.
— Мы не имеем Рода. Ни у кого из нас не было детей, до того, как мы стали фраоками. А после превращения от нас рождаются только человеческие дети. Всё равно, от кого: от простолюдинок, демониц любых рас, от волшебниц, сморток… И это самая лучшая гарантия нашей верности.
Ламаш криво улыбнулся, но на этот раз его усмешка была невесёлой.
— Я не совсем понимаю…
— Если мы воспротивимся бэлу, то рискуем умереть, так?
— Мы же восьмого ранга, мы бессмертны?
— Сказки. Один фраок точно умер от руки бэла. Так слушай же дальше… Если мы умрём, то родимся в теле одного из наших потомков, то есть, в теле человека, неспособном управлять энергией.
— И тогда вас ждёт бесконечное множество жизней в рабстве и унижении?
— Вот, теперь ты схватываешь суть. Почти все фраоки стараются вовсе не иметь потомства, пока не найдётся способ обойти проблему…
К окну подлетела бесовица, туго замотанная в ткани. Она была подобна кокону с крыльями — укутаны были даже её ноги. Как слыхал Фарлайт, это делалось для того, чтобы бесовицы, обслуживающие башни, на работе не отвлекались и не убегали по своим делам. Крылья у бесов были такие, что долго в воздухе их не держали, так что служанкам ничего не оставалось, кроме как тратить силы только на полёты к окнам башни и обратно.
Фарлайту показалось, что бесовица подмигнула ему, и он спешно отвернулся от окна.