В ожидании счастливой встречи
Шрифт:
— Да, вижу сам, не слепой, сам не меньше твоего переживаю…
— А что из твоих переживаний? Шубу не сошьешь. Ты кран давай.
— Ну, Егор Акимович, ты как с луны свалился.
— Не знаю. Каждый за свое хлеб ест…
— Ну честное слово, — начинал «пылить» Крайнов. — У человека нервы есть?..
— Я тоже могу пойти вразнос, — предупреждает Егор. — Иди к Фомичеву, ругайся, требуй, я не знаю, как ты с ним там. А мне кран давай… Это тот помалкивает или юлит, кто боится должность потерять. Меня не понизишь. Я и так на самой последней зарубке… Что мне теперь — в газету писать?.. Или Валерку посылать к Фомичеву?
— Но смола, — кряхтит за столом Крайнов, поднимается, берется за шапку, но раздумывает, тянется к телефону…
— Ты бы, Тимофей Никанорович, с глазу на глаз поговорил. А я посижу, подожду. В случае чего — звякнешь.
Крайнов послушно отдернул руку от телефона, накинул полушубок — и за дверь.
— Еще и недоволен человек, — присаживаясь к столу, бурчит Егор.
В дверь заглядывает Валерий.
— Вот ты где, Егор Акимович, — с порога начинает на высокой ноте Валерий, — весла сушишь…
— Сядь, Валерий! — спокойно осаживает звеньевого, бригадир. — Тебя где этому учили: со старшими так разговаривать? Ну и что тросы, разве я не знаю, знаю и про тросы, пока обходились. Всяк знает, что шубинки теплее верхонок, так что из этого? На то ты и монтажник: голова посажена по циркулю — на все триста шестьдесят вращаться должна.
Валерий даже опешил. Не слыхал он от Егора такой длинной речи. Да и про старшинство всегда помнит. Другой раз сам же Егор скажет: «Ну что ты все навеличиваешь, как сельского учителя…»
Звякнул телефон. Егор спохватился и поднял трубку.
— Ну, я, Жильцов, это ты, Тимофей Никанорович? Слушаю вас. — Егор в другое ухо, чтобы лучше слышать, вставил указательный палец.— Монтажники тут вот настропалились… Понятно, понятно, — повторил несколько раз Егор и положил трубку.
— Валерий, работенка тебе приспела. Слушай: со своими ребятами перегнать надо кран ДЭК-50.
— Отдали! Добился Крайнов, да? Вот это машина! — обрадовался Валерка. — Бегу, Егор Акимович.
— Постой. Ты, Валерий, умей выслушивать до конца, когда тебе говорят, да еще и мозгой раскинуть, что к чему, а то полетел…
Егор порылся в кармане, вынул ключ, подал Валерке.
— Возьмешь в бензинке новый трос. Ступай, все.
Монтажники перетащили на плотину ДЭК-50. А зима уже вошла в зенит, мороз добавил пять градусов. В редукторах схватило, сковало смазку. Стрелы кранов замерзли. Стропы-пауки покрылись изморозью.
Так уж случилось и трудно сказать, когда этот мороз перебродит, передурит и столбик начнет подниматься вверх, перейди красную отметку и даст возможность нормально работать. Когда? Но и сидеть, смотреть на градусник — много не высидишь. Человек уж так устроен — всегда торопит событие, а тут еще нужда подхлестывает. Пока у человека гнутся руки и стучит сердце, он будет работать. Преодолеет одну трудность, подвернется другая, третья, и так всю жизнь.
Упустить время на монтаже — равносильно опозданию на последний пароход, который вернется только будущим летом, а тебе все это время ходить по берегу и ждать.
Крайнов с Жильцовым сутками не уходили с насыпи, путаясь в этом неистовом морозе, как в невидимых страшных сетях.
— Я хоть ключом греюсь, — выговаривал Петро Брагин, — а вон Егор как дюжит?
У Егора в подглазьях смертельная остуда.
— Может, костры распалим, мужики? У нас раньше в деревнях дымом грели землю.
— Колыма — разве это земля? — вздыхает Георгий. — Ее разве нагреешь. Тут ошиблась матушка-природа, нам исправлять…
— Если исправлять чужие грехи, не останется времени на свои собственные.
Перекинутся парни словом-другим — и снова за работу. А мороз все поджимает. Воздух блестит кристалликами, особенно заметно, если посмотреть на свет из будки: иголочки сверкают, звенят. Дышишь этим воздухом, вроде кашу с металлической стружкой глотаешь. Изоляция на кабелях и та не выдержала, потрескалась и выкрошилась от мороза, а парни дюжат. И насыпь, словно пуховым одеялом, накрылась белым куржаком.
Котов Валерий последнюю пуговку с мясом вырвал на робе, проволокой перевязался, а грудь голая, глядеть — сердце заходит. Крутит гайки, помогает Егору, крановщикам вскрывать редуктора. Вскрыли, подняли крышки, потыкали отверткой — так и есть: масло закаменело, схватило шестерни.
— Хлопцы, разводи паяльные лампы, — скомандовал Егор.
В проране реки, если не считать надрывного, взахлеб, гудения паяльных ламп, можно было бы сказать — наступила гробовая тишина. Последний БелАЗ так и не мог выбраться с реки, сполз на обочину и, словно уставший дед-мороз, смежил глаза — прикорнул в сугробе. Бульдозер Семки, едва ворочая гусеницами, будто пережевывая сухую мякину, уполз на стоянку в бокс. А КрАЗы еще утром и вовсе из гаража не выпустили на работу. Иван Иванович с утра тоже побегал, побегал на плотине — залез в свою будку, как медведь в берлогу, прокомментировав при этом:
— К чему надсажать машины? Завезешь пшик, а кузова оборвешь — на месяц ремонта наделаешь…
Стройка замерла. Строители забыли, когда и актировали в пятьдесят пять. Технику на прикол, а работяги еще дюжат, тюкают кое-где. И вот под шестьдесят, тут и люди сдались. Слышно, как двери стонут с надрывом и в дверь люди влетают пулей. Еще после человек стоит минут пять и весь холодом дымится.
Только у монтажников в этот день обогревалки пустуют. Если кто и забежит, то исключительно за ключом, кувалдой, ломиком, а так не увидишь. Валерий знает, как от печки отрываться на мороз — душа кровью обливается, — лучше не соваться в тепло. Вот и сейчас отогрели редуктора — заменили масло на арктическую солярку, и краны снова ожили.
— Если будем каждую «марку» подавать отдельно, — горячились бригадиры, — крапива созреет, а мост не соберем.
— Укрупненные фермы не разрешу, — упирался Крайнов. — Вы что, в тюрьму меня засадить хотите?.. Не разрешу.
— А график тогда как выравнивать? При чем тут тюрьма. Если все по уму.
— Ты, Жильцов, шевелишь в своем чердаке, — наступает Петро Брагин. — Боязно, конечно, но почему не попробовать. Испыток — не убыток, а, Тимофей Никанорович?..
Крайнов не отходит от монтажников, посинел весь, но с ними из солидарности. И ребятам как-то веселее.