В паутине Матильды
Шрифт:
– И все же, я думаю, мы можем прийти к согласию. Для этого следует предъявить иск в размере полутора тысяч франков. Таково правило.
Бракоразводный процесс. Клиентка хочет вытянуть деньги у своего супруга. Всего лишь. Не задушить. А Куртеманш хотел бы поднять свои тарифы. Довольно деликатное дело, чтобы обсуждать его при мне. Я спрашиваю, может, мне выйти, но он останавливает:
– Нет, прошу вас, останьтесь.
У Куртеманша хитроватое личико преждевременно состарившегося ребенка. Седые волосы зачесаны назад, круглые
Я приехал в Париж, готовый к схватке со львом. Но здесь, усевшись в кресле, после трехдневных скачек по адвокатам Матильды чувствую себя перегоревшим. Она сменила тридцать адвокатов за пять лет. Отвергла тех, кто пытался ее обхитрить. Некоторых она возвращала, потом снова прогоняла. Она пропускала их по очереди через свою камеру. От самых знаменитых, фотографии которых постоянно появляются в «Пари-Стар», до самых никчемных, тех, что приглашают редакционных секретарш пообедать в ресторан, но из экономии пьют там только воду. Все к ее услугам.
– Здравствуйте, мадам Виссембург. Я – мэтр Шевалье, защитник невиновных.
– Да, я вас знаю. Вы можете вызволить меня отсюда?
– Несомненно. Это будет стоить вам пятьсот тысяч авансом, насчет остальной оплаты определимся потом.
– Вы так уверены в своих силах?
– Положитесь на меня, мадам. Скажите, что вы невиновны, я же позабочусь об остальном.
Матильда доверяла им. Затем она видела их ядовитые улыбки на снимках в газетах, читала их заявления. Она нервничала, угрожала… Тем не менее самые хитрые все еще здесь, исходят слюной, пресмыкаются. Им надо любой ценой сохранить доверие Матильды до самого суда. А потом? Что потом? Пусть подыхает. Но Матильда остается здравой и непоколебимой.
В клане ее последних защитников каждый играл свою роль: носильщик, наперсник, штрафник, весельчак, красавчик. Матильда выбрала Куртеманша, прочитав заметку в «Репюбликен». Он клеймил загнивающую юстицию и коррумпированные магистраты. Ей это понравилось. Куртеманш гордился своим участием в процессе. Это его самое красивое дело. Он встретил меня любезной улыбочкой.
– Мсье Брюне, я ждал вас.
– Я не Брюне.
– Простите, вы работаете на телевидении?
– Нет, я пишу книгу о Матильде.
– А, вы приехали из провинции?
Для него все, что за пределами Парижа, – пустыня, болото. Я терпеливо прождал его целый час. До меня он принимал двух клиентов. В ожидании я стрельнул сигарету у его секретарши, крупной блондинки в очках с двойными стеклами. Она курит только с ментолом. Носит ажурные чулки. Имя соответствует имиджу. Шанталь. Пытаюсь втянуть ее в разговор, но она тут же отсылает меня на место. У нее замедленные движения и хриплый голос. Тяжело вздыхает при каждом телефонном звонке. Ни «спасибо», ни «здравствуйте», ни «до свидания». На всех клиентов смотрит как сторож в общественном туалете.
Куртеманш позвонил Шанталь и попросил, чтобы нас не беспокоили. Он пристально смотрит на меня.
–
– Пока не знаю, просто меня заинтересовала эта персона, ее жизнь.
– Да, действительно, все очень трогательно. Невинность в заточении. А следователь, по-моему, просто больной, не так ли?
Куртеманш защищает ее. Его невозможно остановить. К счастью, Шанталь стучит в дверь и, просунув перекошенную физиономию, шепчет:
– Вас требует редактор «Крим а ля Юн». Он говорит, что это срочно.
Куртеманш просит у меня прощения.
– Как вы поживаете, дорогой? – начинает Куртеманш. – Да, я послал эту жалобу по просьбе моей клиентки. Мадам Виссембург не собирается терпеть, чтобы ее называли «дьявольской убийцей» в вашей газете. Как вам известно, дело не закончено. Я имею полное право предъявить вам обвинение в оскорблении чести и достоинства…
В конце концов они приходят к согласию за тридцать тысяч франков. Газета платит, а Куртеманш забирает свою жалобу. Интересно, насколько Матильда в курсе всего этого?
– Послушайте, молодой человек, будем откровенны, – вновь начинает Куртеманш. – В вашей книге вы ее представляете как виновную или наоборот?
У меня не слишком богатый жизненный опыт, но я уже заметил, что если кто-то начинает фразу с «будем откровенны», он обязательно собирается вас надуть.
– Проблема не в этом, мсье.
– Нет, именно в этом, – настаивает Куртеманш.
Он пытается поймать меня в ловушку, но я ускользаю:
– Писатели не задают себе подобных вопросов. Все мы невинны и виновны одновременно.
Он снова цепляется ко мне:
– Вы читали досье? Вы верите в то, что она его расчленила?
Досье вызывающе смотрит на меня со стеллажа за его спиной. Сколько в нем тайн!
– Все это сложно, – говорю я. – Есть вероятность, что она действительно это сделала. Но это неточно.
Вздохнув, добавляю:
– Хотелось бы узнать, что спрятано за занавесом.
– Ну что ж, вы доставите мне удовольствие.
Он расшнуровывает протокол за протоколом и излагает свою точку зрения. Звучит не очень-то убедительно. Я больше не слушаю, думаю о Лене и ее гитаристе. Наверное, они хорошо проводят время вместе.
Я встретил Лену у Габи на прошлой неделе. Она выглядела смущенной. Уверяла, что все у нее прекрасно. А у меня по-прежнему ничего не сдвинулось. Я весь дрожал, она же беспокоилась о здоровье рыбок.
– Меняю им воду каждый день, – наврал я.
Мы не вспоминаем о ее письме. Молчу о том, что всю неделю пишу ей. Мы поцеловались как два старых приятеля. Я был просто в нокауте. Сжал немного сильнее ее руку, она быстро убрала ее. В этот момент волна непонятного страха нахлынула на нас. Она была с Давидом, тот панибратски похлопал меня по плечу.