Шрифт:
Глава I
Муха подлетела к открытой двери и сразу залетела в дом, привлекаемая запахами с кухни и в предвкушении вкусного завтрака. Она сразу пролетела на кухню и закружила там под потолком, высматривая, где еда. Муха гордилась своими прозрачными ажурными крылышками и блестящими глазами, видящими вкруговую. Ей доставляло удовольствие, когда за ней начинали гоняться, а она ловко уворачивалась и вовремя улетала, громко жужжа от радости.
Щенок Арчи, на мордочку которого Муха тихо опускалась и, заглядывая в глаза, начинала нежно жужжать, сжимался в комок,
Настасья стояла на кухне своего нового дома, построенного Иваном и уже давно обжитом, в лёгком домашнем платье, обтягивающем её девичью фигуру, которая так нравилась Ивану, и развешивала липкие ленты для мух. Теперь она уже не размахивает полотенцем и мухобойкой, а развешивает по кухне липкие ленточки. На одной ленте висела прилипшая муха и громко жужжала с небольшими перерывами, а Настасья ей отвечала, у них получался как бы диалог.
– Хозяйка-а-а-а! Ну, отлепи меня!
– жужжала громко Муха.
– Ага! Щаззз! Не дождёшься!
– говорила Настасья.
– Ну, будь человеком, отлепи! Клянусь, я больше не прилечу!
– Сама не прилетишь, так многочисленных родственников пришлёшь, а я и для них сладкую ленточку приготовлю, - ехидненько улыбнулась Настасья.
– Хозяйка, ты чего такая злая!
– в отчаянии вскричала Муха, жужжа из последних сил.
– С тем и живу! Думаешь, нам легко? Мы также бьёмся из последних сил, как муха, попавшая в паутину, поднимая деревню свою из разрухи, ведь нашим чиновникам не до нас, мы им только работать мешаем!
– Ну, чесслово не прилечу, мамой клянусь!
– Виси и не жужжи! Мамой она клянётся, назойливое племя! Достали вы меня уже!
– Ну, прости меня! Я улечу и никогда больше не вернусь!
– заплакала Муха.
– Вот в этом я теперь не сомневаюсь!
– У меня же крылья скоро отвалятся, ты, бессердечная женщина!!
– Вот тогда ты точно больше не прилетишь! Думаешь, нас кто-то жалеет? Сами крутимся!
Настасья закончила развешивать ленточки для мух, вымыла руки и продолжила готовить обед. Катюшка играла в песочнице под присмотром деда Василия, Никита сидел в беседке с книгой, Иван поехал искать коваля Василия, который удивительным образом, ещё до открытия магазина, где-то находил водку и был пьян с раннего утра. Он был опытным ковалем, но, когда совхозная конюшня приказала долго жить и пришла в деревню разруха, Василий остался не у дел. Его дом тоже постепенно приходил в негодность, работы у него не было и он запил. Сейчас, бросить пить, его могла заставить только работа. Иван решил Василия пристроить к своим лошадям, пока человек совсем не деградировал.
Василий нашелся, как всегда, пьяный в кузнице. Так именовалось маленькое помещение, в котором хранились старые куски железа, различные колёса и ещё много чего. Тут и обреталась Васина хмурая с утра пьяная личность неопределенного возраста. Услышав
Василий стоял, уперев руки в бока. Это был среднего роста, коренастый, крепкой рабоче-крестьянской закваски мужик. Волосы жидкие, седые, выглядел лет на пятьдесят, черты лица крупные, сермяжные, кожа грубая, дубленная на ветрах и холодах, а загар прилипал к ней быстро и намертво, как будто он работал в поле на палящем солнце, а не в кузнице. Василий смотрел, молча, заложив руки в карманы брюк бывших когда-то серого цвета, вытянувшихся на коленях пузырями, не выдержав, грубо спросил:
– Чё надо?
– А я смотрю ты, Василий, с самого утра уже пьяный в хлам!
– А тебе какое дело? Иди своим лошадям читать нотации!
– Да смотреть на тебя стрёмно! Мастер на все руки, а опустился до обыкновенного бомжа!
– А кому теперь нужны мои руки? Раньше все шли ко мне со своими бедами, потому что ни у кого не было денег купить нужную вещь, а теперь кому я нужен, у всех есть работа, а значит и деньги. Едут в город и покупают, ко мне уже никто не идёт.
– Василий! Я не жилетка для твоих слёз! Я пришёл предложить тебе работу, мне коваль опытный нужен. Если бросишь пить, возьму тебя, если нет, поеду в город оттуда привезу мастера.
Василий, унылым взглядом окинув пространство перед собой, высвободив свою конечность из кармана брюк, провел рукой по волосам, приглаживая их, поскрёб затылок, посмотрел на Ивана, прояснившимся взглядом.
– Вань, я же не запойный! Просто мне так легче переносить, когда Нюрка начинает меня пилить, что денег в дом не приношу. А где я их возьму?
– А ты, Василий, не пробовал к председателю подойти спросить, или ко мне пришёл бы. Мне коваль нужен, я сижу, ломаю голову, где взять хорошего мастера, у меня ведь не просто лошади, у меня элитные жеребцы, скаковые, а ты сидишь тут в своей кузне с утра пьяный. Ты же мужик! Чего раскис?
– Ваня, я брошу пить, только возьми меня на работу! Клянусь, брошу!
– Учти, Василий, хоть раз замечу тебя пьяным или с глубокого похмелья, выгоню к чёртовой матери без предупреждения! У меня не детский сад и я не воспитатель, поэтому предупреждаю сразу, увижу тебя с похмелья – уволю! Если ты согласен, иди домой проспись и завтра выходи на работу.
– Спасибо, Ваня! Я приду! Кстати, ты вот Иван лошадник, а ты хоть знаешь когда и кто впервые стал применять подковы?
– А должен?
– Конечно, должен! Иначе из тебя лошадник, как пуля из г…на! Так вот: считается, что впервые защищать копыта лошадей начали в Азии, где их оборачивали сыромятной кожей с целью лечения и защиты от износа. Подковы для защиты копыт лошадей стали применять сравнительно позже. Существуют свидетельства, что первыми металлические подковы начали использовать галлы приблизительно в III—IV вв.
– Вот видишь, ты не только отличный коваль, но и сам подкован в смысле исторических познаний в своей профессии.