В паутине
Шрифт:
Он с отчаянием смотрел, как парень спокойно снимает очки и становится как-то сразу бледнее без них, протирает окуляры краешком халата и цепляет их обратно на место. Засовывает руки в карманы и насвистывает песенку.
— Ты в принципе не отрицаешь, что это бред. Значит, ты допускаешь такую возможность, — он не смог молчать и стратегическое преимущество оказалось в руках Вадика, который бесстрастно отрезал:
— Я могу допускать какую угодно возможность. Что бы я ни сказал, ты расценишь это как порождение своей фантазии. Верно? Я же ненастоящий, по-твоему, так? И ты не разговариваешь с другим человеком
— Ох, если бы я мог… — вздохнул он.
Вадик что-то пробормотал себе под нос и усмехнулся.
— Иллюзии могут длиться сколь угодно долго и необязательно что-то должно произойти. Иллюзия может быть длиною в жизнь, ты не задумывался над этим? Привычный мир может быть таким же ненастоящим, ну и что, что ты родился в нем и прожил полжизни? Это ни о чем не говорит. Ты к нему привык, он для тебя в порядке вещей, и все. Как ты докажешь мне его реальность? Достаточно выехать из родного города в столицу, или другую страну, и прежний мир перестанет существовать для тебя, об этом же все знают! Ну хорошо, — примирительно вскинул руки Вадик, увидев, что он готов наброситься на него с контраргументами, — А что написано в записке? Или это тайна?
— Никакая не тайна, — обиженно сказал он. — Раз тебе интересно, на, читай, — и он протянул ему листок. Парень взглянул вниз и, не меняя выражения лица, спросил, — Что это обозначает?
— Это мое прозвище. Было, когда-то.
И он рассказал парню о предыдущих иллюзиях, стараясь по возможности, с мелкими подробностями. Вадик со скучающим видом слушал его излияния, изредка почесываясь или меняя положение тела. Паук не мог остановиться, все говорил и говорил. А потом Вадик глубокомысленно изрек "М-да" и надолго задумался. Взор его затуманился.
— Ну прямо Первый круг какой-то, — выдал он наконец.
— Ты о чем? Что за круг? Это очередная твоя аллегория?
— В общем, нет. У меня было то же самое. Поэтому мы с тобой и в психушке.
Паук вскочил от неожиданности и заметался вокруг лавки, совеем как давешняя муха. Он хотел что-то сказать, но слова нужные не подбирались; внезапно он понял все, он понял, отчего ему отшибло память и примерно догадался, что устроил вчера, такое случается — все ясно, все стало на свои места, а ты не в состоянии подвести итоговую черту, стоишь и глупо хлопаешь глазами. Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на лед. А Вадик сидел и печально улыбался.
— Значит, это по-настоящему….
— Ну, — Вадик развел руками, — кому как.
— И что же теперь делать?
Парень пожал плечами, встал, распрощался и собрался было уходить, но Паук потянул его за рукав:
— Подожди. Давно со мной такое? Ну, с памятью, я, наверно, раньше все помнил про себя, настоящего.
— Где-то с неделю.
— Получается, каждый день я вынужден вспоминать….
— Грубо говоря — да. И каждый день выслушиваю твою историю. Это даже забавно. Скоро начну сезонные графики чертить.
— Но почему?
— Жалко. Мне кажется, ты залетел сюда по ошибке. Не то, что большинство из здешних, эти-то хроники, они всю сознательную жизнь галлюцинируют. Я тебе помогу выбраться, ты главное, не дергайся. Поразмысли,
— И послезавтра и так далее, до бесконечности. Судя по словам врача, вчера я нашел ответ, но я его не помню, — глухо сказал Паук. Он ожидал услышать нечто другое, потому что наделил свой вопрос другим смыслом.
— Может, ты успел записать его, как и это, — Вадик кинул взгляд на бумажку. Паук тут же отдал ему клочок бумаги.
— На всякий случай.
— Бывай. В столовке увидимся. И еще вечером, когда телик сядем смотреть.
На том они и распрощались.
Вскоре больных загнали в палаты, провели дневной осмотр и процедуры. Близился час обеда. Благодаря вадиковому внушению Паук стал воспринимать это место не как дурдом, а как своеобразное чистилище душ. Лихая сыграла с ним злую шутку, и он все сильнее осознавал безысходность создавшегося положения. Вадик говорил что-то про письма. Обшарив палату, Паук нашел в ящике стола кипу помятой бумаги и несколько фломастеров. Исписанные листочки были выдраны из тетради. Нашлись и рисунки. Под бумагой лежала потертая книжка с крестом на обложке — обтянутая черным бархатом и вся утыканная закладками. Рядом с книгой находилось еще несколько предметов: стеклянный шар с человеческим глазом внутри, ластик, карманные часы, высохший яблочный огрызок. Предметы не говорили Пауку абсолютно ни о чем, зато рисунки заставили призадуматься. Пять штук, и они отличались не только сюжетом, но и техникой исполнения.
Первый. Человечек с бородой. Вместо рук и ног палочки. Детская аляповатость.
Второй. Холм, а на его вершине распятие и облака. Солнце вот-вот упадет за горизонт. Небрежный набросок.
Третий. Рыбина с птичьими крыльями парит в небе. Четко прорисовано.
Четвертый. Древнегреческая колонна и тень от нее. Резкие тени, много грифеля и кое-где смазано пальцем.
Пятый. Равнина со множеством мелких деталей. Сюрреалистический пейзаж. Похоже на подмалевок к будущей картине.
Он решил почитать записи. Начал с самой верхней — последней.
"Вот уже шестой день со мной такая карусель и когда это кончится, я не знаю. Вадик говорит, что шестой. Я сомневаюсь. Я уже никому не доверяю, даже себе. Наверно, мне здесь самое место.
Где-то есть другой мир. Мой мир. Я — потерялся и не могу найти выход.
Мне кажется, что амнезия и мои галлюцинации как-то между собой связаны. Я думаю, что это иллюзия, но это настоящее и, каждый день, в ожидании новой иллюзии, я вижу это, и оно вызывает амнезию. Разум отрицает эту действительность, но не может найти другую. Замкнутый круг.
Надо поговорить об этом с Вадиком. За мной следят. Мои каракули наверняка перечитывают и используют против меня. Точно! Забавно. Как я догадался записывать с первого дня? Если ты (т. е. я) прочитаешь это в седьмой раз, не пиши ничего. Будь осторожен.
Шестой день. Шестой. Мир был создан за семь дней. На шестой день Бог создал человека. Господи".
Дальше почерк сбивался, а потом стал ломаным. Через несколько строчек было торопливо выведено поперек линии листа: