В пекло по собственной воле (сборник)
Шрифт:
Он встал во весь рост на одной ноге, слегка опираясь на сломанную правую для равновесия, и, пригибая голову, не помещавшуюся под потолком аппарата, принялся отвинчивать люк. Анохин что-то возмущенно бормотал себе под нос, но старался не помешать Менделееву.
Наконец Менделеев отбросил крышку люка в сторону, и в аппарат ворвался свежий воздух вместе с солеными брызгами и пробирающей насквозь утренней прохладой. Аппарат продолжал вертеться и накреняться почти до уреза воды, заставляя нас цепляться за все, что попадется…
Вода, которая заливалась порциями по пять-семь ведер за раз, уже стояла на полу аппарата, заливая нас по колени. Я заметила, что вода почему-то теплее воздуха, просто обжигавшего своей прохладой наши распаренные в замкнутой атмосфере лица.
Стало ясно, что аппарат пора оставлять, если мы не хотим нырнуть с ним вглубь еще раз, но теперь уже — без запасов кислорода.
— Николай Яковлевич, — сказала я расстроенно. — Я до берега не дотяну…
— Я, пожалуй, тоже. Но нам и не придется плыть до самого берега, как я понимаю, — туманно ответил он. — Достаточно будет, если продержимся на поверхности полчаса.
«Что у него, крыша совсем, что ли, поехала? — подумала я. — Или он пешком по воде намеревается ковылять на своей сломанной ноге?.. Так на иранцев это не подействует. Если ветер не менял направления, значит, нас снесло к южному побережью Каспийского моря и берег — это Иран! У иранцев свои мифы об Аллахе и пророке его Мухаммеде. Не знаю, есть ли в Коране упоминание, что Мухаммед ходил по воде „аки по суху“…»
Я уже хотела поинтересоваться, почему он так считает, но тут новая порция каспийской воды хлынула в верхний люк, окатив нас с головы до ног. Мы стояли по пояс в воде, и дальше тянуть нельзя — надо срочно выбираться из «Ската», иначе придется делать это уже под водой.
Первым наверх бросился Анохин. Он тащил за собой какую-то сумку небольших размеров. Она лишь на мгновение привлекла мое внимание, и то лишь тем, что я подумала: «А ведь он на дно пойдет с этой своей сумкой, пока мы доберемся до берега…»
И тут же забыла об Анохине. Меня вновь окатило водой, и я, не дожидаясь предложения Менделеева, полезла в люк. Анохина я не увидела. Он, вероятно, был где-то поблизости, но среди волн в белых барашках головы его невозможно было разглядеть. Оттолкнувшись от аппарата обеими ногами, я прыгнула в воду.
И только вынырнув, попыталась оглядеться по сторонам. Как ни ограничена была волнами видимость, все же, когда меня поднимало на гребень, я старалась увидеть как можно больше. Сразу же мне стала понятна причина уверенности Менделеева в том, что нам не придется добираться до берега, — метрах уже в трехстах от нас, можно сказать, совсем рядом, в волнах мелькал какой-то катер, совершенно не похожий на российские катера, которые мы не раз видели в районе Красноводска. Я все еще продолжала надеяться, что это российские или туркменские рыбаки, хотя и понимала, что наши рыбаки не могут ловить рыбу в чужих территориальных водах.
Встреча с иранцами не представлялась мне очень уж приятной, но это все же избавляло от необходимости добираться до берега вплавь. Я побыстрее отгребла подальше от погружающегося под воду «Ската», чтобы меня не потащило вслед за ним вниз, и принялась махать руками, привлекая к себе внимание людей на катере.
Как выяснилось, это было совершенно излишне. Катер шел прямо к нам, вернее сказать, ко мне, поскольку ни Менделеева, ни Анохина я за волнами увидеть не могла. Катер подошел вплотную, и я увидела на палубе двух солдат с автоматами и офицера с мегафоном. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что к России они никакого отношения не имеют. Типично восточные лица не оставляли сомнения. А форма, совершенно не похожая на форму туркменской армии, говорила о том, что и к Туркменистану — тоже.
Офицер что-то закричал в мегафон, и хотя я хорошо расслышала его фразу, не поняла ни слова. Наставленные на меня автоматы красноречиво свидетельствовали о том, что мне, без всякого сомнения, предлагали подняться на борт. У меня других намерений и не было. Уж лучше — в Иран, чем на дно.
С катера мне бросили веревку, и мне удалось за нее схватиться с пятой попытки, поскольку волны постоянно сносили меня мимо катера, и не успевала я ухватиться за веревку, как меня проносило мимо. Но наконец мокрый веревочный конец оказался в моих руках. Я намотала его на правую руку, ухватилась за веревку левой, и солдаты начали меня вытаскивать. Никогда не думала, что это очень неприятное занятие — забираться в катер по веревке при сильном волнении на море. Меня колотило о борт катера, и плечи мои и бедра просто гудели от ударов о металлический борт. Солдаты подтянули меня над водой повыше и, ухватив за руки, перевалили через борт. Не дав мне даже встать, меня поволокли по палубе в какое-то помещение и довольно грубо бросили на пол.
Я села и принялась распутывать веревку, намотанную на руку. Солдаты молча наблюдали за мной, не спуская с меня глаз и держа под прицелом своих автоматов.
Вошел офицер, которого я видела на палубе, и опять закричал мне что-то на незнакомом мне языке. Я напрягла свою память, стараясь припомнить, кто же по национальности эти люди и на каком вообще языке говорят в Иране. Но в голову почему-то настойчиво лез Грибоедов с его «Горе от ума», пока я не сообразила, что это подсказка. Ну, конечно же — персы! И язык, наверное, — персидский. Впрочем, я тут же засомневалась — ковры персидские есть точно, а насчет языка я как-то не уверена, может быть, он как-то по-другому называется?
Вопрос для меня был скорее чисто теоретический, поскольку ни персидского, если такой есть в самом деле, никакого другого восточного языка я не знала. Мне пришлось однажды провести несколько дней в Афганистане, в горах Гиндукуша, но я за те дни практиковалась скорее в знании английского, поскольку мы с моими спутниками говорили исключительно на нем, хотя, как позже выяснилось, с одним из них, кого я принимала за французского офицера, вполне можно было разговаривать и по-русски, поскольку он оказался-таки офицером, но не французским, а российским…
Мгновенная догадка мелькнула у меня в голове и напрочь отвлекла от иранского офицера, который приставал ко мне с совершенно непонятными для меня фразами.
«Ну, конечно! — воскликнула я про себя. — Чугунков навел обо мне справки и знает все мои дела лучше меня самой. Ему, без всякого сомнения, известно, что с капитаном ФСБ Поляковым, с мнимым французом Полем, мы продолжали общение и в Москве… И весьма приятное, надо сказать, общение… Правда, уезжая после нашего короткого, но бурного романа, телефон свой я ему так и не дала и адрес не сообщила. Я тогда думала — если очень захочет увидеть меня еще раз — сам найдет. Он же в ФСБ работает, для него это будет несложно. Но, видно, с тех пор такого желания у него не возникло… Тоже — только изображал из себя влюбленного, чтобы покрутить с молоденькой дурочкой из МЧС и расстаться спокойно и навсегда. Воспользовался моментом. Я, что ли, ему была нужна? Только мое тело, и больше ничего… А теперь меня могут подозревать в связях с ФСБ. Господи, да у меня только сексуальная связь с ФСБ была, и больше ничего! И то — всего несколько дней… И Менделееву это скорее всего тоже известно. Чугунков, я думаю, посвятил его в прошлое офицера, который собирается искать тайного агента среди Первых Спасателей. Поэтому Менделеев так настороженно ко мне и отнесся…»