В погоне за Мексикой

Чичков Василий

Не прекращая рассказа о мастерской, Сикейрос привычным жестом, машинально, извлек из кармана сигарету, прикурил и, жадно затянувшись, подошел к одному из своих полотен и постучал по нему согнутым пальцем.

— Тонкая цементная плита, новинка,— в глазах художника было восхищение. — Первый раз в жизни я разрисовываю стены гигантского здания у себя дома в мастерской. Потом эти плиты будут перенесены в новый Олимпийский отель в Мехико и установлены в зале. Композиция из таких плит займет площадь в тысячу семьсот квадратных метров.

Сикейрос несколько раз жадно затянулся и, бросив сигарету на пол, придавил ее

ногой.

— Идея композиции — прогресс человеческого общества, борьба за лучшую жизнь. Ты видишь этих рабочих с могучими руками, готовых к борьбе, женщину-мать, начало всех начал на земле.

Сикейрос говорил о своей работе влюбленно и страстно, как будто за его плечами не было семидесяти лет жизни, будто это ошибка биографов. Цифра «семьдесят» очень не подходит к облику художника, к его спортивной фигуре, молодцеватой походке, энергичным жестам. «Я хорошо сохранился, — смеясь, говорит Сикейрос, — потому что в детстве играл в бейсбол, а в годы революции скакал на коне».

Пятьдесят лет назад юный революционер Сикейрос в военной форме, с пистолетом на ремне действительно скакал на коне и требовал: «Стены!» Крестьяне дрались под лозунгом «Даешь землю!», художники требовали — «Стены!». Они хотели восстановить настенную живопись, которой так славилась их родина. Кому не известны прекрасные фрески Бонампака, Чичен-Ицы!

Когда в 1918 году отгремели революционные бои, молодые художники Мексики во главе с Клементо Орроско, Диего Риверой и Давидом Сикейросом, который к тому времени имел звание капитана революционной армии, созвали в Гвадалахаре конгресс. «Мы поможем нашим рабочим и крестьянам в преобразовании родины, — заявили художники. — Наша цель в том, чтобы всем красноречием, всей убедительной силой своего искусства способствовать дальнейшему развитию мексиканской революции».

Тогда и состоялся дебют Сикейроса, молодого капитана революционной армии. Он нарисовал картину на стенах Подготовительной школы в Мехико. Это была первая революционная картина. Здесь не было нарядных господ, пышных экипажей, которые обычно рисовали художники времен диктатора Порфирио Диаса. На картине простая женщина с индейским разрезом глаз. Она изображена в стремительном порыве, будто хочет шагнуть из того далекого времени в сегодняшний день.

Эта картина вызвала много толков среди художников и, конечно, злобный вой противников нового направления в искусстве. Сикейроса обвиняли в тысяче смертных грехов и в его причастности к политике, к революции.

— Я твердо убежден, что художник, — говорил в свое время Сикейрос, — обязательно должен быть политическим борцом. Искусство без идеологического воздействия всегда превращается в игрушку для увеселения состоятельных дам и господ.

Если проследить биографию художника, то станет ясно, что не было таких событий в Мексике, и не только в Мексике, которые бы прошли мимо него. Как только фашизм поднял голову в Европе, Сикейрос занимает пост главы Национальной лиги борьбы против фашизма. Когда начались бои в Испании, Сикейрос отправился добровольцем в революционную армию. Может показаться невероятным: художнику Сикейросу присваивают звание полковника и он командует воинскими соединениями.

Художник всегда находился в гуще событий, и это придавало неиссякаемый романтизм его творчеству. На полотнах Сикейроса мы видим конфликты нашей бурной эпохи, борьбу двух социальных миров. Особенно это видно в картине «Эхо плача», «Взрыв в городе» или «Тропическая Америка», нарисованной в Лос- Анжелосе в 1932 году. Хозяева этого города думали, что на стене, которую они предоставили художнику, будет изображена экзотика Латинской Америки. Сикейрос нарисовал индейца, распятого на кресте. Разгневанные «отцы города» сначала загородили картину стенкой, а потом уничтожили ее.

Но художник верен своему взгляду на мир, и эту веру он пронес через всю жизнь.

Когда мы вышли из мастерской, художник повел меня к столику, стоящему под навесом около бассейна. Я шел, но был еще в мире тех красок и образов, которые только что окружали меня. Мы присели у стола. Глаза мои не могли свыкнуться с зеленой лужайкой, голубой и ровной, как зеркало, водой в бассейне. Этот мир красок был слабее того, который я только что покинул.

Откуда-то появился пес Питука. Он радостно повертелся у ног художника, потом положил голову на его колени и поглядывал то на меня, то на него. Ко мне он был настроен равнодушно. В этом Доме каждый день бывает так много посетителей.

— Конечно, я не мог один выполнить такую гигантскую работу, — говорит Сикейрос. — У меня есть бригада помощников, среди них итальянец, немец. Очень бы хотелось иметь в бригаде советского художника.

— Я думал, что настенная живопись — это дело сугубо мексиканское! — сказал я.

— Не совсем так! — возразил Сикейрос, и он опять закурил. — Конечно, наши мексиканские традиции играли большую роль в развитии живописи. Но самое плохое, что мы бы могли делать, — это копировать стиль прежних эпох. Нам сослужило службу искусство древних обитателей Мексики, но нам помогают также все достижения мировой культуры. Живопись — это явление сложное. Одной эмоциональности в живописи мало. В ней переплетаются эмоциональность и наука. Надо обязательно знать законы физики, химии, законы о перспективе, о движении в пространстве, о характере зрителя. Ты видел мои новые краски. Они будут служить десять-пятнадцать веков.

— И все-таки наибольшего развития настенная живопись достигла в Мексике.

Сикейрос помолчал и несколько раз подряд затянулся.

— Я не отрицаю традиций, — продолжал Сикейрос. — Нет! Но настенная живопись в последние пятьдесят лет развивалась у нас в результате революции. Мы, революционные художники, дрались за стены потому, что хотели работать для народа. Ведь когда работаешь на кусочке холста, то это вскоре становится достоянием какой-нибудь богатой семьи. Ты знаешь мою работу в Чапультепеке. Я начал ее десять лет назад. Ты приезжай и увидишь эти стены. Для меня они дороги. Это музей нашей страны. Это наша история... Каждый вторник я работаю там...

Рано утром во вторник я уже мчался в замок Чапультепек. Замок почти в центре столицы. Он стоит на горе, в окружении старинного парка. Здесь возвышается памятник детям-героям, свершившим сто с лишним лет назад свой бессмертный подвиг. С оружием в руках юные кадеты защищали Чапультепек от вторжения американских интервентов. Шесть юношей погибли. В их честь взметнулись в небо шесть белых мраморных колонн, возле которых всегда людно.

Когда я подъехал к замку, солдаты у ворот скрестили передо мной оружие. Откуда-то выскочил мальчишка и крикнул: