В погоне за солнцем
Шрифт:
– Я не могу, - резкое, категоричное, чеканное. Переступая через себя.
– Не могу сейчас и не смог бы прежде. Прошлого не вернуть.
И добавил, не для нее - для себя, чтобы растоптать проклюнувшуюся робким и бледным цветком надежду:
– Никогда.
– Ты можешь...
– Нет, - резкое, жестокое, непоколебимое, рвущее сердце. И следом, едва ли не стоном - измученное, усталое, почти бессильное: - Нет. Оставь меня, Ильмере. Прошу. Я не могу утолить твою печаль. И никто не сможет.
Ветер завыл - глухо, отчаянно, болезненно. И объятья, обманчиво-нежные, вдруг сжались до боли.
Воды Майры всколыхнулись, потревоженные обезумевшим, не утихающим ветром.
– За перила! За перила держитесь, олухи!
– крик разбил волшебство, рывком выдернув меня в реальность.
Паром закачался, как брошенное на воду перышко. Я кубарем покатился влево, потом - вправо, когда нас закружило очередной волной.
Меня отшвырнуло к одной из стенок. Затылок обожгло болью, в глазах потемнело. Не обращая на нее внимания, я вцепился в ограждение изо всех сил - и рывком подтянулся, встав на ноги.
Ветер побесновался еще минуту - и утих, опустевший. Лишенный надежды.
Ильмере ушла.
– Цел?
– грубо спросил Нэльвё и развернул меня, стоящего в пол-оборота, к себе.
– Да, - не сразу сообразив, что он спрашивает, ответил я.
– На тебе лица нет.
– Цел, но чувствую себя отвратительно, - уточнил я. И, собрав последние силы, выдавил из себя слабую улыбку: - Все в порядке, правда. Просто... немного нехорошо. Я прилягу?
Он смерил меня долгим, пронзительным взглядом, и, помедлив, все же разжал пальцы, предупредив:
– Уже скоро прибудем.
– Да, я помню.
Я, цепляясь за перила, шаткой походкой направился к занятому нами месту. Все кружилось перед глазами, точно в тот единственный раз, когда я угодил в шторм. Как давно это было, Всевышняя! Кажется, тысячу жизней назад.
Доковыляв, я бросил короткий взгляд на испуганную и непривычно молчаливую Камелию. Ударом ей рассекло скулу. Нэльвё пытался ухватить девушку за подбородок и развернуть к себе, чтобы исцелить царапину, а она почему-то упиралась изо всех сил.
Я опустился на дощатый пол, вытянулся - и только тогда разжал пальцы. Пол больше не казался мне жестким: настолько было все равно. Хотелось одного - забыться.
В этот раз я не слышал ни напевов, ни на успокаивающих убаюкиваний волн. Стоило закрыть глаза, как я провалился в сон, короткий, но крепкий.
Глава 7
Казалось, я только-только сомкнул глаза - и тут же проснулся от легкого прикосновения. За это время закатное небо успело выцвести до грязно-серого, а вода, озаренная золотом утонувшего в ней солнца - погаснуть.
– Прибыли, - негромко сказал Нэльвё, убирая руку с моего плеча. Я кивнул и нехотя, превозмогая оставшуюся после сна слабость, поднялся.
Чувствовал я себя странно: все болело, но общее состояние как будто улучшилось. Голова, во всяком случае, больше не норовила взорваться от каждого звука.
Я настороженно покосился на Нэльвё, заподозрив, что без его участия здесь не обошлось, но вопрос попридержал.
Камелия уже вывела свою кобылицу на берег и теперь ждала нас, трепетно прижимая к себе чудом уцелевший в сумятице бегства чемоданчик. Я перекинул сумки через круп Стрелочки и взялся за поводья. Несчастная кобыла, всласть "налюбовавшаяся" изнанкой мира, теперь постоянно всхрапывала и нервно приплясывала. Я хотел поделиться с ней спокойствием и уверенностью, но не рискнул: любое, даже такое маленькое и скромное волшебство отнимало силы, а их у меня почти не осталось. Поэтому я только сочувственно погладил ее по узкой мордашке, и зашептал, уговаривая успокоиться:
– Тише, тише...
В вечернем воздухе разлилось то сладкое беззвучие, которое может быть только на исходе дня. Тихо переругивались об оплате паромщики и путники. Негромко шептались воды, обнимая потемневшие доски. Тихонько вздыхали заросли ракиты и камыша, покачиваясь в такт ленивым, уже сонным порывам ветра.
Хрустальная ясность вечера разбилась одним-единственным словом.
– Мастер...
Мне отчаянно захотелось провалиться сквозь землю от этого тихого и робкого сейчас голоска.
– Камелия, не стоит.
Я не хотел слышать того, что она мне скажет, не хотел ничего говорить в ответ. Не хотел - и не собирался, готовый пойти на откровенную грубость.
– Мастер, простите за то, что случилось тогда, в городе... Это было... ужасно глупо, я понимаю! И я... больше я не допущу такой ошибки, правда! Обещаю!
– Камелия, это не ошибка, - перебил я, не дослушав: от ее нелепых, неправильных слов во мне вспыхнуло раздражение.
– Наоборот, это - правильно, и никак иначе! Правильно не причинять другим боль, правильно не подчинять других своей воле. Но иногда приходится поступаться этой "правильностью". Например, когда тебя пытаются убить. Но если вы не можете...
– Я могу!
– воскликнула она, звонко и ясно, с детским упрямством, не услышав ничего из того, что я сказал.
– Знаю, что могу. И смогу! Мне... ужасно жаль. Правда! Все случилось слишком быстро, и я...
– А в следующий раз все произойдет медленно?
– плюнув на все и перестав смягчать, едко спросил я: - Дело ведь не в этом!
– В этом!
– Тогда почему раньше Вы видели причину в другом?
– холод моего голоса окатил ее, словно перевернутый ушат воды. Камелия замерла, сначала побледнев, а потом вспыхнув от стыда.
– Вы не можете причинять боль, Камелия. Или, нет: не "не можете", а не хотите. Поймите это и признайте. И подумайте вот о чем: из-за того, что нам угрожала смертельная опасность, а вы промедлили и отказались вмешиваться, я вынужден был причинить боль еще и вам - хотя не хотел этого. Сделай Вы все сразу, как подобает, этого можно было бы избежать. Попустительство злу - гораздо больший грех, чем его уничтожение. Это - неизбежность.
– Рассказываешь леди о прославленной аэльвской жестокости?
– улыбнулся Нэльвё, присоединяясь к нам.
– Ох уж эти бессмертные, у которых "нет сердца"!
Отрекшийся лукаво подмигнул ей, с неожиданной добротой. Камелия приободрилась, но отвечать не рискнула. Нэльвё улыбнулся еще шире, и со смешком продолжил:
– Мы не подвластны страстям, это верно. Они для нас - пустой звук. Да, чувства, да, долг, да - правильность. Но не страсть. Она всегда ведет к отступлению. Страстями вымощена дорога во тьму. Мы не жестоки, мы - справедливы.