В поисках «Американской мечты»
Шрифт:
Но возвратимся к «Американскому символу веры» и «Американской идее». Джефферсон, воспитанный в мягкой религиозной традиции Англиканской церкви, под влиянием «Философских трудов» Болингброка с готовностью принял традицию Просвещения, которая отрицала philosophia perennis (хотя, скорее всего, он не знал самого латинского термина). В западной цивилизации научно-секулярный взгляд на историю, космос и человека победил и пришел на смену взгляду духовному, который лежал в основе организованных религиозных доктрин, полагавшихся исключительно на веру (совсем не в духе гетевского Фауста). Кстати, и Лютер, и Кальвин отвергали традицию и идею гнозиса, центральную для philosophia perennis, согласно которой человек мог достичь знания и сознательно принять участие в духовной истории человечества. Таким образом, «Американский символ веры» принципиально расходится с традицией philosophia perennis [74] — Джефферсона можно в лучшем случае можно назвать «рациональным христианином».
[74] Традиция «вечной философии» все же присутствовала в американской истории: начиная с раннего колониального периода (Джон Уинтроп младший) ее присутствие более-менее прослеживается в трансцендентализме Новой Англии, в неоплатонизме Среднего Запада и в других областях.
Очень немногие из тех 93 процентов американцев, которые
[75] См. Лаперуз С. Америка полагает, что Бог не умер, но спит // English. — 1996. — №31.
Западное зороастрийское стремление искупить и преобразить мир (то, что Авеста называет Фрашо-керети, а Ориген — «вселенским восстановлением») принципиально противоречит восточной отстраненности индуизма с его определением мира и жизни как иллюзии (майи) с точки зрения вселенского абсолюта Брахмана-Атмана; буддизму с его отрицанием личности (анатман) и квиетическим уходом из мира в нирвану; а также примитивным верованиям аборигенов (сибирский и североамериканский шаманизм) в слияние с низшими духами природы и животных. Христианство невозможно осмыслить на самом глубоком и серьезном уровне (какой не часто найдешь в церковной практике) без признания тех драгоценных связей, которые исторически соединяют его с зороастрийским взглядом на человека, мир, космос и время. Как уже упоминалось, концепция Мессии, из которой вышла идея Христа, явно произошла от зороастрийского Саошьянта; из того же источника произошли понятия зла и дьявола, идея всеобщего воскресения и одухотворения мира, в котором человеку отводилась решающая роль и др. Западная культура считается прогрессивной, светской, «фаустианской», но каждое из этих определений, равно как и фигуру гетевского Фауста [76] , и стремительный расцвет западной мысли в историческом контексте других мировых культур, невозможно понять без обращения к изначальному стремлению западного человека в лице Зороастра, который «много тысячелетий назад прошел тот же путь <…> говорят, что он-то и ввел обычай молиться». Даже «лучезарная корона» Статуи Свободы, спроектированная в 1886 году Ф. О. Бартольди на основе идей Э. Р. Лабулэ [77] , через масонский символ солнца восходит к зороастрийскому преданию. Здесь прослеживается связь с православной иконой, на которой голова святого окружена сияющим нимбом, в нашем интеллектуальном понимании «символизирующим» внутренний духовный свет, исходящий от земного человека. Все это выходит далеко за пределы Просвещения и «Американского символа веры», как и за рамки научного мировоззрения sub specie scientiatis, хотя без знания этих традиций невозможно по-настоящему понять «Американскую идею».
[76] В конце трагедии Гете Фауст произносит роковые слова:
Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени!
Воплощены следы моих борений,
И не сотрутся никогда они».
Гете И. В. Фауст / пер. с англ. Б. Пастернака // Собрание сочинений. В 10 томах. Т. 2. — М.: Художественная литература, 1976. — С. 423.
Это высказывание подразумевает философское значение земного действия, основанное на зороастрийской космософии. Толстой спрашивал в своей «Исповеди»:
«Вопрос мой — тот, который в пятьдесят лет привёл меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребёнка до мудрейшего старца, — тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: «Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, — что выйдет из всей моей жизни?» Иначе выраженный, вопрос будет такой: «Зачем же мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?» Ещё иначе выразить вопрос можно так: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?»
Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. В 90 т. Т. 23. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1928-1958. — С. 497.
На вопрос Толстого Заратустра дает самый глубокий в духовно-интеллектуальной истории Запада ответ: согласно зороастрийской антропологии, космологии и хронологии, все земные «мысли, слова и дела» человека влияют не только на развитие или деградацию его духовной сущности (Даэны), но и на будущее всего человечества, мира и космоса; тем самым человек принимает участие в борьбе за преображение мира. Вот что говорил Рудольф Штейнер в своей очень глубокой и интересной лекции «Будда и Христос», прочитанной в Берлине 2 декабря 1909 года:
«Освобождение от жизненных страданий — главный вопрос буддизма. Поэтому религию Будды можно назвать религией избавления от страданий в высочайшем смысле слова, ведь любая жизнь полна страданиями, и прежде всего это избавление от постоянных перерождений. <…> Если поместить христианство в буддийский контекст, то можно назвать его религией возрождения. Христианство утверждает, что вся жизнь отдельного человека приносит определенные плоды, которые имеют значение и ценность для его души, и которые он переносит в новую жизнь, где они преображаются до высшей степени совершенства. Все, что мы переживаем и усваиваем в нашей жизни, всегда повторяется и постоянно стремиться к совершенству, пока не предстанет в своем истинном духовном обличии. Когда кажущаяся бессмыслица нашей жизни предстает в духовном свете, она преображается до совершенства и обретает духовное воплощение. Все в жизни имеет смысл, потому что жизнь преображается под действием духа. <…> Вся восточная культура, не оплодотворенная Западом, неисторична, в то время как западная культура исторична. В этом коренное различие между христианством и буддизмом. <…> Если буддизм видит избавление от земного существования в уходе в нирвану, христианство видит цель своего развития в том, чтобы все созданное и достигнутое в земной жизни каждого человека стремилось к совершенству, а затем, одухотворенное и преображенное, воскресло при конце мира».
Rudolf Steiner, From Buddha to Christ, trans., Gilbert Church (Spring Valley, New York, 1978), p. 34-36.
[77] Эдуард Рене Лабулэ (1811-1883) был любопытной фигурой XIX века, участвовал в политической борьбе и исповедовал философию свободы. Серьезно изучая творчество американского христианского писателя и проповедника Уильяма Чаннинга, он позаимствовал у него такие идеи, как «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».
Даже серьезный антропологический взгляд Томаса Джефферсона на совесть
[78] Слово man (человек) происходит от индоевропейского корня mens- (думать) и связано со словами mental, mind, dementia, automatic, Ahriman, comment, reminiscent, Minerva, mentor, mania, mantra, money, monument, demonstrate, muse, Museum, [Ahura] Mazda, manas, Manu, а также с русским словом «мудрость». См. Julius Pokorny, Indogermanisches Etymologisches W"orterbuch (Bern, 1959), v. 3, p. 726.
[79] См. Julius Pokorny, Indogermanisches Etymologisches W"orterbuch (Bern, 1959), v. 1, p. 243.
В широком контексте мировой истории и в эпоху встречи всех мировых культур совершенно недостаточно воспринимать Джефферсона всего лишь как доброго «рационального христианина» или просто защищать его от обвинений в атеизме, а его «Американский символ веры» считать «религиозным» и «деистским». И Джефферсона, и его «Символ веры» надо рассматривать в широчайшем контексте мировой и интеллектуальной истории, чтобы по-настоящему понять их в нашу эпоху глобальной цивилизации и культуры (что уже не просто встреча «Востока» и «Запада»).
Джефферсон никогда не стремился превратить свои идеи в окончательный идеал, в «Символ веры» американской жизни или сделать их окончательным вкладом в «Американскую идею» — хотя их использование президентом-баптистом в обращении к миру в 1995 году показывает, что и через 200 лет после Декларации независимости они служат для понимания и объяснения Америки, по крайней мере, на умозрительном уровне. В последние годы жизни Джефферсон много размышлял о своей жизни и деятельности sub specie aeternitatis. Вот как он закончил письмо своему другу Джону Адамсу из Монтичелло 17 мая 1818 года, где упоминал революции в Южной Америке против испанского имперского владычества:
Однако, все это лишь предположения, мой друг, так что предоставим судить об этом тем, кто увидит дальнейшее развитие событий. Мы же будем взирать на это с небес, как сейчас взираем на суетливые труды муравьев или пчел. Быть может, в том высшем мире мы будем потешаться над наивностью наших догадок и даже над тщетой земных трудов, что так увлекали нас когда-то.
En attendant [80] , с искренним почтением к миссис Адамс, посылаю вам обоим сердечный привет.
Т. Джефферсон [81]
[80] А пока что (фр.)
[81] Lester J. Cappon, ed., The Adams-Jefferson Letters (Chapel Hill, North Carolina, 1987), p. 523-525.
Только отставший от жизни и духовно ленивый (распространенное состояние!) человек может воображать, что идеи и высказывания Джефферсона позволяют адекватно понять и описать даже американскую жизнь конца XX века. Невозможно поверить, что сам Джефферсон не изменил бы своих взглядов на человека и мир, если бы узнал историю последнего столетия.
Автор настаивает, что недопустимо дремать на «мягкой подушке невежества» относительно ограниченности взглядов Джефферсона на человека и мир в контексте интеллектуальной и духовной истории Запада, особенно если это «невежество» даже не «просвещенное», как было в случае с самим Джефферсоном. Он все же верил, что получит ответы на свои вопросы после смерти, «в области духов». Ожесточенная борьба внутри человека на протяжении всей истории, борьба между добром и злом, духом и плотью, благородством и подлостью, жертвенностью и эгоизмом — борьба ангела и демона в человеческой душе — слишком очевидно доказывает, что невозможно и дальше бездумно повторять «просвещенный» «Американский символ веры»: «…все люди созданы равными…жизнь, свобода и стремление к счастью…все люди созданы равными…жизнь, свобода и стремление к счастью…все люди…» и т. д.
В переписке Джефферсона и Джона Адамса, в этом «диалоге на самом высоком интеллектуальном уровне, достигнутом в Америке» [82] , Адамс часто возвращался к проблеме зла в человеке, в мире и в истории, а также к вопросу о загробной жизни. В письме от 3 марта 1814 года [83] , где он упоминает «Веды индуистов», «метемпсихоз», «восстание бесчисленных воинств Ангелов на небе против Верховного Существа», постепенное возвращение падших духов к их «первоначальному положению и блаженству на небесах», «Троицу Пифагора и Платона» и т. п., можно найти рассуждения рационалиста об этих «сверхъестественных и противоестественных спекуляциях», пользуясь выражением Джефферсона из письма 15 августа 1820 года [84] . В их обширной переписке именно Джон Адамс постоянно возвращался к подобным «сверхъестественным» вопросам. И хотя ни один из них за всю жизнь так и не получил надежных доказательств относительно «области духов», с годами в письмах обоих все чаще проявляется интерес к таинственному «внеземному» миру. Джефферсон писал 13 ноября 1818 года:
[82] См. Обложку книги The Adams-Jefferson Letters издания 1959 года.
[83] Lester J. Cappon, ed., The Adams-Jefferson Letters (Chapel Hill, North Carolina, 1987), p. 426-430.
[84] Lester J. Cappon, ed., The Adams-Jefferson Letters (Chapel Hill, North Carolina, 1987), p. 565-569.
…недалек тот час, когда мы сложим под один саван наши скорби и дряхлые тела и вознесемся нашей сущностью к восторженной встрече с возлюбленными друзьями, которых мы когда-то потеряли, но теперь будем снова любить и уже не потеряем никогда [85] . [Это выражение Джефферсона «вознесемся нашей сущностью» является его «просвещенной», разбавленной версией зороастрийской Даэны.]
И снова, в конце очень глубокого и откровенного письма Адамсу от 11 апреля 1823 года, где упоминается благостный Бог-творец в сравнении с «даймонизмом» Кальвина, пределы и способности человеческого ума, Бог как дух, цитаты из св. Фомы Аквинского, Оригена и Тертуллиана:
[85] Lester J. Cappon, ed., The Adams-Jefferson Letters (Chapel Hill, North Carolina, 1987), p. 529.