В поисках «Американской мечты»
Шрифт:
Все вышеизложенное может быть и не слишком «лестно» для человеческой природы, но описывает одно из важнейших явлений в любом человеческом обществе. Наблюдая, как русские во всех областях жизни копируют Америку (в дурацких и пустых телепередачах, в одежде, манерах, косметике и др.), я не могу забыть о пассивной жизни американцев, подающих дурной пример всему миру.
Рассуждая о том, как изменить пугающую деградацию и упадок американской культуры и общества, один христианин риторически предложил «шоковую терапию» ядерной войны, чтобы радикально отвратить Америку от суетного материализма.
Нельзя недооценивать человеческую склонность к «духовной спячке» и пассивному существованию, если мы хотим осмыслить положение человечества, частью которого являемся. А мыслящие и бодрствующие люди должны ясно сознавать, что подавляющее большинство вокруг них и дальше будет предаваться своему любимому занятию — духовному сну.
Я пробыл в Советском Союзе только семь дней, пять из которых прожил в новомодном и совершенно несоветском ленинградском отеле «Интурист», построенном финнами. «В день рождения Пушкина 6 июня обязательно сходи на Пушкинскую площадь в Москве!» — говорил мне учитель русского языка в Калифорнии. Не могу сказать, чтобы я был специалистом по языку Пушкина или изучал его творчество. Я ничего не знал о поэзии Пушкина и, к стыду своему, до сих пор знаю о ней очень мало. Но 6 июня вместе с четырьмя или пятью другими молодыми любопытными американцами, впервые посетившими СССР, я ехал в метро к станции, носящей имя поэта. В то время мой русский словарный запас ограничивался 40-50 словами или просто заученными фразами, то есть лингвистически я был совершенно беспомощен.
[124] Впервые опубликовано в газете English, №21, 2000.
Именно здесь, на Пушкинской площади, после нескольких часов, проведенных возле памятника поэту, мои отношения с Россией были установлены раз и навсегда.
На площади стояли люди всех типов и возрастов, декламируя стихи перед толпами слушателей — то вещая на все четыре стороны, то обращаясь к конкретной аудитории. Тут надо сказать, что мое впечатление от поэзии на Западе (кроме нескольких хороших стихотворений, прочитанных в школе) было такое: какие-то призрачные или необузданные слова, будто нарочно запутанные и часто такие интимные для автора, что неинтересны и непонятны читателю. Что касается русской поэзии, то я знал меньше, чем ничего, поэтому мог только глазеть на людей, произносящих непонятные слова.
Прежде всего, меня поразил их неподдельный энтузиазм, ведь я уже успел познакомиться с официально-суровыми лицами советских бюрократов. Здесь не стеснялись выражать свой душевный пыл. Даже робкий маленький мальчик, подбодряемый мамой, слабым и запинающимся голосом декламировал перед толпой. Стихи читали старики, молодые студентки и такие домохозяйки, которые в Америке навряд ли отважились бы выступить публично или выучить наизусть стихотворение. Глядя на их лица, однообразные платья и хозяйственные сумки в руках, трудно было поверить, что эти простые женщины могут так страстно читать стихи. Я просто не верил своим глазам — это было непостижимо. Через пару часов я уже не мог вынести этого зрелища и стал искать в толпе кого-нибудь, кто хоть немного говорил бы по-английски. После нескольких вежливых «нет» я нашел нужного мне человека. Он сразу же осведомился, не сумасшедший ли я, если задаю такие глупые вопросы. Как я говорил в то время, «от Золотых Ворот Калифорнии до Железного занавеса» мне не приходилось видеть ничего подобного. Я призвал весь свой опыт странствий по Америке и Западной Европе — все напрасно. Сознаюсь, была какая-то психологическая странность в моем желании услышать подтверждение тому, что я видел собственными глазами. «Да, они читают стихи. Да, здесь каждый может прочесть стихотворение. Нет, это не только стихи Пушкина, но в основном его, ведь сегодня его день рождения. А вы читали Пушкина?» — спросил мой русский собеседник. Я со стыдом признался в своем невежестве — «Но, конечно же, я слышал это имя». Тем временем милиционеры, которых мы, наивные иностранцы, так опасались (разрешат ли это мероприятие? не арестуют ли людей?), равнодушно стояли в стороне и разговаривали или даже внимательно прислушивались к чтению стихов. А какие лица можно было увидеть в толпе!
Внезапно ко мне приблизилась женщина с фотоаппаратом, явно намереваясь сделать снимок. Уж не провокация ли это? «Зачем ей моя фотография?» спросил я через моего добровольного переводчика. То, что он переводил, так ясно выражалось на ее лице и в глазах, но было все еще недоступно моему пониманию из-за всего предыдущего жизненного опыта на Западе: «Я ищу человека, просто человека». Мы, молодые «интуристы», насмотревшись дешевых шпионских фильмов, были уверены, что КГБ следит за нами повсюду, и даже в солонках на обеденных столах в гостинице спрятаны микрофоны. Поколебавшись, я все же позволил ей сфотографировать
Хотя на Западе считается невежливым говорить так о человеке, даже если он действительно беззубый и из крестьян, но я просто описываю то, что увидел.
В тот день было еще много событий, встреч и размышлений, которые навсегда определили мой интерес к России. Я много путешествовал по Западной Европе, но ни общение с людьми, ни личный опыт не позволяли мне предположить, что русские настолько отличаются от европейцев.
Помню, как я постепенно разочаровался в Германии, куда впервые приехал наивным молодым человеком в поисках какой-то магии и тайны «Старой Европы». Несколько лет спустя, набравшись опыта и проучившись год в ФРГ, я писал в письме американскому другу: «Не нахожу здесь никакой тайны». И это было действительно так. Например, по радио без конца звучала «новейшая» американская музыка (которую в Америке слушали лет 15-20 назад), а все американское считалось tr`es chic [125] , будь то сухой завтрак или синие джинсы. В повседневной жизни, в разговорах людей, в сохранившихся после войны и модернизации старых зданиях не было ни магии, ни тайны, которую я так искал. Разочарованный такой суровой реальностью, я почувствовал, что живу в какой-то американской колонии или провинции, но не решился высказать моим европейским друзьям столь оскорбительную истину.
[125] tr`es chic (фр.) — высший шик
Вспоминаю, как в старинном немецком университетском городе я каждый день сидел в студенческом кафе за одним столом с шестью незнакомыми людьми, которые не обменивались даже самым простым вежливым словом и старались не глядеть друг на друга, сосредоточившись на еде. Какие странные манеры, думал я, какие странные «закрытые» люди в этой стране. Помню выражение ужаса в глазах незнакомца, когда я, нарушая негласные правила, поздоровался с ним по-немецки и попытался завязать разговор. После года такой жизни в один прекрасный день я просто физически почувствовал, как моя душа рвется из этой молчаливой тюрьмы, и решил покинуть Германию. Такая железобетонная атмосфера была невыносима. Приехав в Россию, я уже не ожидал найти какую-то европейскую магию или тайну. Но то, что я увидел…
Сначала я четверть часа с изумлением смотрел на эту пожилую женщину. Она собрала перед собой самую большую толпу слушателей, какую мне довелось увидеть вблизи памятника. Люди слушали молчаливо и сосредоточенно, иногда смеялись — она «полностью держала публику в руках», как мы говорим в Америке. Вот прошло уже полчаса, а эта низенькая, коренастая женщина, на вид простая крестьянка, продолжала читать стихи наизусть (какие уж тут американские домохозяйки!) Я бы не поверил увиденному, даже если бы она читала по книге, а тут наизусть… Такая женщина могла бы пасти коров или коз в поле, а она уже сорок минут без остановки декламировала стихи Пушкина, из которых я, «образованный» и состоятельный американский турист, посетивший опасную Советскую Россию, не знал ни одной строчки! Я был растерян и озадачен.
Просто невероятно было наблюдать такую живость и энергию в этой беззубой пожилой женщине, которая еще и постоянно перекладывала из одной руки в другую тяжелый мешок, чтобы не испачкать его об асфальт, намокший от моросящего дождя. Что-то здесь не так, думал я. Мне опять понадобилось словесное подтверждение увиденного. И снова русский знакомый отвечал на мои идиотские вопросы, пока она продолжала изливать непонятные русские стихи на благодарную публику: «Да, она декламирует стихи наизусть. Да, это низкорослая крестьянка, у которой осталось не больше двух зубов». Странно, но мне было необходимо поделиться сомнениями, чтобы принять такую непостижимую реальность. И все же я не мог поверить в то, что видел собственными глазами, даже получив «подтверждение» на английском.